Дыра. Провинциальные истории

Не обижайся на меня, Аня. Я всё-таки люблю тебя. Больше жизни своей паскудной. Ты – моя жизнь. Смею предположить, что любовь моя к тебе значительно сильнее твоей ко мне. Но то не любовь мужа к жене. Я люблю тебя, как пёс своего хозяина. Ваше поколение женщин так и называло нас, мужиков, соображающих на троих возле «Гастронома», – псами. Я согласен. Пёсья моя любовь. Всю жизнь вилял перед тобой своим плешивым хвостом, прижимал благоговейно беспородные дворняжьи уши и преданно заглядывал тебе в глаза, а когда и опускал виноватый взгляд долу. Не жаль мне для тебя ни жизни своей, ни того, что ты из меня извлекла и чем попользовалась. Кто прикормил, тому и служу благодарно. Разве выбирает пёс хозяина? Никак. Муж выбирает жену. А меня ты выбрала. Чем и осчастливила. Пропал бы я. Ничего не понимаю я в этом вашем женском мире. Так что завещанием мою писульку не назовёшь. Оставляю конуру тому, кто мне её любезно предоставил.

А Галька, конечно, самая настоящая Ноема. Красавица наша единственная. Богиня. Крутила мужиков своих, как хотела, в рабов безгласных их превращала – и Лёньку, и Мишку, и этих дурачков попутных, в сеть случайно залетевших и обжегшихся от Галькиного огня.

Что же поделаешь, Галя, что мужеский род теперь и в рабы неважно годится? Но от Эшметова, попомни моё слово, ты сама обожжёшься. Он человек южный, у них пока ещё мужики властвуют, а ты не привыкла к тому. Прости, дочка, что сказал тебе сгоряча, мол, раз вышла за этого горца, то ты мне не дочь больше и видеть тебя не хочу в своём доме. Прости, ты – дочь и всегда будешь в моём сердце таковой, я очень хочу видеть и тебя, и детей твоих, внуков моих, даже если и ещё одного, чёрненького, родишь…

Но я – отец, пусть и поздно это понял. И мужчина – что понял ещё позднее. Во мне Сам Бог говорит в данном случае. Потому буду держать своё слово до смерти, а по смерти прощаю и разрешаю. И ты меня, Галя, Галюша, Зайчик мой – помнишь, я тебя маленькую называл Гальчик-Зайчик? – прости, пожалуйста. Не для него, чуждого басурманина-агрессора, я родил и вырастил тебя! Не для него, слышишь?! Раз с самого начала не заладилось у тебя – с Лёнькой – пусть уж лучше Мишка бы оставался… Или одна! Противен Мишка, то одна, Галя моя милая! Воспитали бы мы с матерью и Анжелку, и Лёшку – своих-то в своё время не досчитались!.. Неужели тебя так влечёт к этим мужикам? Неужели ты не можешь без них? Потерпи, человеческий век короток – омертвеет плоть скоро, честь-то, честь-то дороже, дочка!.. Жаль мне её, твою честь… Словно меня самого кто через тебя изгадил и опозорил… Ноет сердце моё. Изнемогает душа. Знаю только, что ты всё равно одна останешься, не будет у тебя и Эшметова, как не стало Лёньки и Мишки, и тогда – вот тебе мой родительский дом в Бабинке и земля. Хочешь, живи. Хочешь, продай… Твоё это, в общем. Тётка твоя, Антонина, сама знаешь, померла, доглядывать там теперь некому, Надежде Васильевне оно не нужно, у неё своя жизнь, своя семья. Зарастёт всё…

А к корням возвращаться надо. За то нас, русских людей, Господь Бог и наказал – что мы корни свои забыли, землю свою бросили, о западных «ценностях» возмечтали, теперь терзаемся и мучаемся со всех сторон от тех «ценностей», нигде нет нам спасения, даже в своём доме, потому как пришли чужие люди и властвуют над нами.

Горцы-то твои, Галь, небось, ничего не забывают. У них к нам испокон веков вражда и ненависть. Генетическая. Их там, в горах, сколько народов-то? Не сосчитать. Что же никто не задастся вопросом – почему так, почему они налезли все туда, в эту тесноту? Они ж кочевники – что они там позабыли? Неспроста налезли. Раньше у них пастбища в Дикой степи были, эта земля теперь Новороссией называется. И вот одни придут, степью овладеют – чабаны стада пасут, воины за добычей на Русь скачут, мужиков убивают, баб насилуют, награбятся, рабов пособирают и обратно. Потом другие кочевники в степь нагрянут, прежних победят, вырежут. Те, которых не вырезали, в горы бегут. А эти, новые, тоже чабаны и воины. Первые стада пасут, вторые опять на Русь, опять мужиков убивают, баб насилуют, пограбят, рабов пособирают и обратно. Потом третьи, потом четвёртые, пятые, шестые – бесконечно, пока Русь не укрепилась, и сама в степь не пришла. Бывшие же кочевники, все, сколько их было, ставшие горцами, – всё одно, чабаны и воины. Сидели до недавнего времени у себя в горах и ненавидели Русь. Чабаны и ныне там, а вот воины теперь к нам устремились – снова убивать наших мужиков, насиловать наших баб, грабить, собирать рабов и угонять их в свои горы.

Правда, между прошлым и настоящим есть большая разница – раньше они, провернув дело, уходили, сейчас же решили остаться навсегда. А рабство… у них оно как было, так и будет. В горах тысячи рабов – всё наши братья и сестры, сыновья и дочери. Там тысячи, а здесь, на земле наших отцов и матерей, миллионы рабов. И ты, Галя, моя прекрасная Ноема, одна из них. Увы. Горько мне, твоему отцу.