Дыра. Провинциальные истории

Мы же с Анной так рассудили – если Лёнька сам за себя решить не может, на папу с мамой оглядывается, то нам ничего от их семьи не нужно. Бог им судья. Ничего, выросла Анжелка без них. А они – на какой «Волге» ездили, на такой же и ездят, старостью беспомощной и бесплодной трахают. Бабка на пенсии, никому не нужная. Лёнька в армии до майора дослужился и охранником в конторе какой-то сидит, так и не женился. А деда мне году так в 2008-ом или в 2009-ом довелось увидеть. Книжку свою навязал. Я взял, но читать, честно говоря, из-за обиды никак не хотел. Потом думаю: что же это меня так гложет, надо прощать, сколько уж времени прошло с тех пор. Прочитал. Ну и что? Ностальгия, ностальгия, ностальгия… Человек так в том времени и остался. Ему-то в СССР было хорошо, вот он и ностальгирует. А нам, простым людям, везде плохо. Потому что неродина постоянная. Мы на чужбине привыкли, а они – нет. Так и свершился Божий суд. Умрёт человек, останутся его книжки беспомощно и бесплодно доживать свой век. Скоро и ностальгировать будет некому. Для кого написал? Молодёжи ведь жить… Они и не знают, что такое СССР, как я не знал восьмилетним мальчиком, что такое Россия.

Анжелочка, внучка моя дорогая, помни своего отца – Леонида Дрёмина. Да, он виноват перед тобой, смалодушничал по молодости. И теперь ещё малодушничает, как и многие другие мужчины. Если в нём так и не нашлось сил быть твоим отцом, ты будь ему дочерью – пусть и незримо, негласно, безнадёжно. Не ропщи. Мне хотелось бы, чтобы ты молилась за него. Хотя бы и холодно, но искренне. Бог тебе Отец. Он не оставит тебя, сполна хлебнувшую безотцовства.

Всё моё имущество, какое ко дню моей смерти окажется мне принадлежащим, в чём бы таковое ни заключалось и где бы оно ни находилось, я оставляю тебе, несчастная моя девочка. С Анной, бабушкой твоей, мы договорились. Если она меня переживёт, то квартиру непременно тебе оставит. Бабушка у тебя хорошая женщина. Ты и сама это знаешь – родную мать тебе заменяла иной раз.

Есть у меня две просьбы. Прислушайся, пожалуйста, к деду. Никогда я с тобой о таких вещах не разговаривал, но ни мать, ни бабушка тебе об этом не расскажут. Поэтому придётся мне, бестолковому мужику.

Первое. Замуж не торопись. Брак – священное дело в очах Божьих. «Прилепится человек к жене своей, и будут двое одна плоть», – сказал Христос. Видишь, как серьёзно и страшно! Это не «люблю-не люблю», это не «гнёздышко», не «спутник жизни», не страсть, не быт, не «плечо», в конце концов, это единую плоть на двоих с человеком делить.

Мужскому полу не доверяй. Особенно твоим ровесникам. Ты к нему роль супруга и отца своих детей примеряешь, а он не знает, как тебе подол задрать. Под это дело он на всё согласен. А как задрал, то и разговор с тобой другой. Это же спортивный интерес, и он, выходит, победитель. Немножко тебя «попобеждает», надоест, уйдёт следующую дурочку «побеждать». А муж – это тот, кто «отпобеждался». Или тот, кто никогда не хотел «побеждать». Кто не для баб и не с бабами воюет. Не спортсмен, а воин. Чтобы ему было к кому с войны домой возвращаться. А ты – дом. Понимаешь, милая моя девочка, ты – дом. Не пускай в него незванных гостей. Береги для мужа. Всех остальных – «спортсменов» – гони прочь. А то ни дом не сохранишь, ни мужа не приобретёшь. Будет захаживать на ночлег какой-нибудь мужик, щи жрать, по заднице тебя хлопать и храпеть под боком. Проснёшься так вдруг среди ночи, посмотришь на него и скажешь горько: «Кто это такой?». Но поздно – штамп в паспорте, детишки, обязательства, совместно нажитый хлам и плоть одна на двоих.

Второе. Люби своё девство. Будешь любить девство – полюбишь и мужа. Потому что любимое за бесценок никто не отдаёт. А у девушки нет ничего дороже её чести. Раньше мужчины убивали друг друга из-за этого. Вы, молодые, возразите, мол, в наше время всё по-другому. Всё – да не всё. И не в ваше. А в наше. Мои одноклассницы тяготились невинностью, я хорошо это помню. И не только одноклассницы, но и те, кто постарше, и особенно те, кто помладше. В середине семидесятых Антонину, сестру младшую, «целкой» в деревне до того задразнили, что она уже не просто хотела с парнем встречаться, а не знала, как отдаться кому-нибудь, чтобы смыть с себя «позорное ярмо». Как-то напилась и пьяная «смыла» в кустах возле клуба – да так, что новое ярмо тут же нацепила, действительно позорное. С тех пор прилепилось к ней «Тонька Шалавая», но мало кто помнил, откуда начало пошло. Выдумывали всякую дрянь.

А Галькино поколение вообще последний стыд потеряло. У них и мода такая была – проститутошная. В кино не видела? Вот, как проститутки на Западе одевались, так и наши обыкновенные девки в конце 80-х и, считай, все 90-е.

Так что, Анжела, что с вас-то взять? Вы уже по инерции – дальше вниз. Пора бы и остановиться. Но лавину не остановишь. Лавина несётся, пока вся не слезет. А ты под лавиной не стой. Не успеешь опомниться, как завертит.