«Мне кажется, о достопочтенный, что ты совершил легкомысленный поступок тем, что пренебрёг семьёй и продолжением рода и ушёл в отшельники в столь юном возрасте. Ведь те, кто ведает пути добра, блюдут святой закон и в доме, как в лесу. Зачем же ты, покинув дом богатый, направил помыслы на жизнь лесную? Ты подаянием живёшь, что получаешь от других из милости, народ относится к тебе с почтением не большим, чем к бродяге, отрепья носишь ты, лишён друзей, родных; собой пренебрегаешь ты в лесу. Зачем ты сам себя отдал во власть страданий, как будто с бедностью обнялся воплощённой. Ведь даже у врагов бы появились слезы на глазах, если б увидели они то состоянье, в котором ты находишься теперь! И посему вернись ты в отчий дом! Тебе известны ведь его великие богатства. Там сможешь ты святой закон блюсти, а также сына добродетельного получить, осуществив своё желанье.
Недаром в народе существует пословица:
"Дом даже бедного слуги, если он свой, как свежая вода, приятен; что говорить уж о дворце богатом и счастливом, который получить легко"».
Тогда Бодхисаттва, ум которого насладился отречением от мира, как дивным соком бессмертия, и сердце которого не лежало к этой жизни, прекрасно понимая разницу между жизнью дома и в лесу и чувствуя столь же мало удовольствия от призыва вкусить земных наслаждений, как сытый при упоминании о пище, сказал:
«То было сказано тобой, конечно, от любви ко мне, и потому меня не очень огорчило; не применяй, однако, слово "счастье" никогда, когда ты говоришь о жизни в доме! Ведь состояние домохозяина в высокой степени болезненно для богача и бедняка; для первого — от тягостей имущества охраны, а для второго— от усилия приобрести его. Где счастья нет равно для бедняка и богача, там наслаждение — лишь ослепленье, и плод его такой же, как и плод греха. Что же касается твоего утверждения, что и в состоянии домохозяина вполне возможно исполнять святой закон, то, конечно, это правда; но мне кажется, это в высшей степени трудно, так как состояние это связано с действиями, противными святому закону, и требует множества изнуряющих хлопот. Подумай только господин! Не должен домом обладать ни тот, кто никаких стремлении не имеет, ни тот, кто лжи не говорит; ни тот, кто наказания не применяет; ни тот, кто неспособен унижать других. Каждый, чьё сердце привязано к домашним наслаждениям, все помыслы свои направляет на пути к их достижению.
Нет дома для того, кто обращается к закону праведному, а кто на дом направит помыслы свои, куда деваться там закону? Ведь путь закона требует строжайшего покоя, меж тем удача в домоводстве лишь с применением энергии возможна. И если жизнь домашняя стоит в губительном столь несогласии с законом, кто мудрый сможет ею наслаждаться? Кто раз презрел закон, желая насладиться, не сдержится для достиженья ещё больших наслаждений. Жизнь в доме, несомненно, повлечёт утрату доброй славы, мученья совести и бедствия; поэтому все мудрые и знающие жизнь её рассматривают как противную закону, скорее как беду, а не как путь, ведущий к счастью.
Кроме того, мне представляется, что утверждение «жизнь в доме есть благо» принято нами лишь на веру. В страданьях бесконечных по приобретению имущества, его охране и так далее, в том состоянье, которое является единственной причиною для казней, пленения и бедствий, где даже у царей довольства нет богатством, как дождевой водой у океана, откуда, или как, или когда быть может благо, коль не является оно тому, кто тешится игрой воображенья? Если стремятся ж к благу люди, привязанные к чувственным вещам, то это ведь безумию подобно, как если бы царапали мы рану, чтоб залечить её!
Обычно же, скажу я, бывает так, что большинство живущих в доме становятся высокомерными благодаря богатству, от знатности — тщеславными, благодаря же силе — наглыми; страдания рождают злобу в них, а бедствия — унынье. Когда же здесь найдётся время для спокойствия души?
Поэтому я прошу тебя примириться с моим положением. Ведь дом является гнездом ужасных змей — тщеславия, высокомерия, безумья; он — гибель для блаженного спокойствия, вместилище страданий многих и тяжёлых. Так кто же станет в нем искать опору, когда он обещает бедствия одни? В лесу же, в этом доме, где желаний нет у человека, он наслаждается уединеньем, в спокойствие приходит сердце; даже на небе Шакры может ли найтись такое благо? Поэтому предпочитаю жить в лесу я, отрепьями прикрывши наготу, питаясь тем, что подают из милости другие, но не хочу я блага, связанного с нарушением закона, как мудрый пищи не захочет, к которой яд примешан».
Этой хватающей за сердце речью он вполне убедил друга своего отца, который выразил глубокое уважение к Великосущному, почтив его предложением прекрасного угощения.
Джатака о брахмане
Душевная стыдливость не даёт добродетельным преступить границы нравственного поведения. Вот как об этом назидательно повествуется.