Джек, который построил дом

– Юлька, не молчи. Не молчи, пожалуйста.

11

Человек обрастает вещами, словно днище корабля ракушками. Чемоданы, сумки; мешки, пакеты, коробки… Ян отвозил их в Пряничный Домик, а вещи не кончались. Они ночевали в Юлькиной квартире, где все было расставлено, как до вселения Лоры. Даже пылесос у дивана стоял так, словно Антошка только что уехал в Париж, и если бы не стойкий запах пряностей да крохотный белый носок с голубой полоской, валявшийся под столом, то могло бы показаться, что вернулись на пять с лишним лет назад, когда в Нью-Йорке высились башни-близнецы, тинейджеры жили в Сан-Армандо, Пряничный Домик существовал только в сказке, а Ян сидел у компьютера в Басином доме под разноцветным, как наряд Арлекина, окном.

Яков радовался как ребенок. Он с готовностью кивал: временно, да. Конечно, временно. Разве существует что-то постоянное? Вот он приехал, это сколько же… двадцать семь лет назад, ого! – почти тридцать; и стало быть, вся предотъездная жизнь была временной, разве не так? А Сан-Армандо, потом эт-та… Надька; тоже временно! Сюда переезжать и не собирался; кабы не болячка (тоже временная), так и не согласился бы. Да что хорошего было в Сан-Армандо, в съемной квартире-крысятнике? Потому и переехал, внезапно понял Яков: из-за «крысятника». Доктора везде имеются. Дом другое дело, дом – это насовсем, это недвижимость. Яков не то чтобы забыл страх перед долгими бессонными ночами, нет: его вытеснило другое – жажда разговаривать или перед ужином ставить на стол две тарелки вместо одной, произносить простые слова вроде «дай соль», хотя мог и сам дотянуться; вместе курить или смотреть телевизор и рассуждать о политике… Временно, конечно; сама жизнь и то временна…

В воздухе летал, почти не падая на землю, мелкий снег. Ян в окно смотрел на голое дерево, ствол влажно блестел. Его немного лихорадило – так обычно начинался бронхит. Сам виноват – сколько раз выскакивал без куртки, таская вещи? Перетащил; и что теперь?.. Явно росла температура, на работу не поехал. Юлька звонила: привезти что-нибудь? «У меня все есть».

У меня все есть, Юлечка, только тебя со мной нет.

Он сразу понял свою ошибку: не надо было сюда, нельзя… Понял еще раньше, когда паковался – вернее, беспорядочно запихивал все, что попадалось под руку, в очередной мешок. Яша не виноват – он хотел как лучше, вечно привык экономить: «зачем тебе платить за дом и за квартиру – живи здесь!» Вынул сигарету – больше по привычке, чем от желания; наверняка температура.

В дядьке все раздражало: надсадный кашель по утрам и громкое раскатистое харканье; шаркающая походка, драные тапки, которые тот пыхтя выуживал из-под мебели; раздражала его привычка много, быстро и жадно есть, и двери, которые он не закрывал, а бросал, и стены тряслись от грохота. Раздражал весь Яков, ничуть не изменившийся с того далекого времени, когда они жили вчетвером в одной комнате, даже вещи – ключи, бумажник, туфли – разбрасывал так же, как тогда. В бумажнике лежали другие деньги, носки на полу были американского происхождения, что не имело никакого значения, потому что Яков остался прежним. К бессильному раздражению добавилось чувство вины: дядька такой, как есть, его не изменить.

И дом, когда-то полюбившийся, обернулся чужим. Он был обжит Яковом и подстроился под него так же, как сам Яков приспособился к дому. Дом отторгал Яна – второй хозяин ему был не нужен.

А главное, не было Юльки.

В первые недели приезжали вдвоем. Яков говорил без выражения: «А-а, здрассть» и тут же начинал хозяйственно греметь посудой, а то садился напротив телевизора, закуривал и включал звук как можно громче, так что говорить становилось неловко. Немыслимо было подняться на второй этаж и закрыть за собой дверь – они были не дома. Не дома – и не в гостях: Ян поселился временно, посещение гостей – вернее, конкретной гостьи – не оговаривалось, но явно не одобрялось. Иногда после работы ехали к Юле. Дядька волновался по телефону: «Ты где?», словно не знал где. «Скоро будешь?» – «Яша, какое твое дело?» Тот молча вешал трубку. Можно было сколько угодно делать вид, что ничего не случилось, – оба знали: вечер испорчен.

Однажды Юля не выдержала. «Милый, мы взрослые люди; твой дядя давно привык жить один, его никто не обделяет вниманием… Что происходит, Ян? Мы есть или нас нет?»

Ответить он не умел. Не мог объяснить, что здесь, где она дома, он ощущает себя в гостях у Лоры, с новыми запахами, которых Юлька, наверное, не замечает, с безапелляционным Лориным запретом на курение даже на крыльце. Можно выйти на улицу, свернуть за угол и закурить, но это означает подчиниться Лоре; а ведь мы взрослые люди.

Взрослые? Пожилые. В феврале Париж, отпуск. А потом найти квартиру.

– Билеты закажем, – уговаривала Юля, – но как ты полетишь с таким кашлем?

– А, типичный кашель курильщика, – бодрился Ян.