Джек, который построил дом

…Как неделю назад онколог вошел в кабинет, улыбнулся, неразборчиво представился и тут же застучал по клавишам компьютера, как он крутанулся на кресле, повернувшись к Яну, и водил курсором по снимку. «Здесь», – и показал на два дымных облачка, между которыми бестолково металась стрелка. Как описывал анатомию легкого, хотя зачем, Ян не понимал – на стене висел яркий плакат с теми же легкими, он улыбнулся; но в этот момент онколог произнес «cancer», и улыбка замерзла. Переспросил, не чувствуя губ: «Сancer?» И как доктор легко кивнул, подтверждая зловещее слово, которое сопровождалось другими – на первый взгляд они были понятны, но со словом cancer не вязались, дома надо будет искать в словаре. Получалось, у него маленький рак – Ян уцепился за слово small. А раз маленький, то не так страшно. Всплыла какая-то шутка про раков: маленькие по три, большие по пять… «Этот сегмент удалим», – онколог оторвался от компьютера, нарисовал на бумаге легкие. Теперь, освобожденные от решетки ребер, они были похожи на домашние тапки. Пухлая рука доктора вела карандаш по рисунку, рукав халата приоткрыл запястье с часами: стрелка медленно плыла по циферблату. «Вот опухоль», – он провел пунктирную линию вокруг облачка, в то время как снимок на мониторе пропал, и самое время было задать вопрос: а что дальше? И сколько времени – дальше? «Третья стадия, шестьдесят пять процентов успешных операций».

«Третья стадия» – как третья серия; но сколько всего стадий? Оказалось, что говорил он вслух, и доктор вежливо пояснил: «Четыре стадии». Как ему подробно объяснили схему: облучение – химиотерапия – операция. На вопрос, почему нельзя сразу прооперировать, онколог ответил коротко: чтобы опухоль уменьшилась, и стало понятно – большая. Как потом Ян засовывал тугие бумаги в карман куртки, листы топорщились и не попадали в карман; он упрямо совал их куда-то мимо, пока из-за стойки не вышла круглая негритянка-регистраторша с зелеными перламутровыми ногтями, и как он упрямо мотал головой на ее «я дам вам руку, я дам вам руку». Зачем мне твоя рука, женщина, продолжал он мотать головой, в то же время улыбаясь извиняющейся улыбкой, зачем мне твоя рука?! Как на улице, куда он вышел под мокрый снег, он понял вдруг, что девушка предлагала ему помочь: I will give you a hand – «я помогу»; наверное, она обиделась… А как он стаскивал куртку и вынимал из кармана сложенные бумаги в крупных влажных пятнах снега, Юлька видела сама и гладила, согревая его ледяные руки, смотрела в искаженное недоумением лицо, надеясь, что на ее собственном не видно страха.

– Но мы все равно поедем в Париж, Юлечка! Все это можно перенести, как облучение, так и химию.

Париж тем более можно. Черт с ним, с Парижем; лечение важнее, Париж подождет. Юлька улыбнулась:

– Я сделала бефстроганов. Будешь?

Онколог, снимки, новые тесты, грядущая операция – все осталось в госпитале, в их компьютере, за тяжелой завесой мокрого снега. Пятница, девятое февраля 2007 года, стала их черной пятницей. Пока ждал у врача, смотрел на часы, Юлькин подарок, и в окошке для числа торчала девятка, стрелки показывали три пятнадцать, и время зависло, как серое небо за окном. Его позвали в кабинет, а когда вышел, с неба валились тяжелые крупные хлопья, но часы точно так же показывали три пятнадцать. Ян машинально потряс рукой, словно это могло оживить батарейку. Три пятнадцать.

А здесь Юлька, тепло, вкусная еда, горит настольная лампа, льется вода в раковину, пахнет свежий хлеб. У двери на вешалке неподвижно повисла его куртка, напоминая о кратковременности уюта – скоро он ее наденет и сядет в машину. Если не приедет, Яков будет обрывать телефон, а то сдуру матери позвонит и, не умея врать, проговорится. Счастье – вот оно: ложечка в Юлькиной руке, пенка на кофе, сигарета. Бесценная привычность счастья, когда знаешь, что счет уже пошел и жизнь – это блиц-партия.

Всегда ненавидел шахматные часы и неотвратимый шлепок по кнопке.

– На пушечный выстрел!.. И пусть он не прикасается к моему ребенку!

– К нашему ребенку. Кроме того…

– Твоя мама должна…

– Что моя мама тебе должна?

Лора продолжала кричать и ничего не слышала:

– …должна отдавать себе отчет, что…

– Пожалуйста, Лорка… Пожалуйста! Заткнись!

Антон отпер дверь и вошел в знакомую квартиру. Стоило гнать машину в метель из чертовой дали – хотя добровольно переехал в эту чертову даль, n’est-pas? – добровольно, как же. По Лориной доброй воле и неистовому ее желанию поселиться рядом с мамой-папой. Он сбросил ботинки, лег на старый диван и, натянув плед, уснул.