– Необходимо сделать сканирование всего организма на метастазы.
Значит,
– Я советую вашему мужу бросить курение.
Хирург напомнила Юльке пионервожатую в лагере:
Ян вышел из больницы прямо в птичий щебет и яркое летнее солнце. Вышел и продолжал ездить: обследование – сканирование – новая химия, чтобы не допустить метастазов. Рака больше нет, но диагноз остался. Тепло укутанный мужик больше не приходил, а медсестра, ставящая капельницу, приветливо встретила его, как старого знакомого. Почти два часа в меня вливается прозрачная жидкость – яд, убивающий рак. Яд убивает рак и, следовательно, лечит меня. Но рака больше нет, и значит, яд убивает меня. Легковесные софизмы не требовали никакого усилия.
Когда Юля приезжала в госпиталь, она тихо проскальзывала за занавеску. Ян открывал глаза и пробовал улыбнуться – вторая химия была тяжелей. Он сильно мерзнул – от лекарства и от больничного кондиционера.
Сидя в кресле, он не переставал удивляться, как человек привыкает к новым обстоятельствам, будь то школа, война или болезнь. Сначала – шок и черный ужас: это со мной?! Но мало-помалу незаметно вытаскиваешь голову из-под этого ужаса и… начинаешь жить по новым правилам, по законам болезни: выискивать информацию, изучать действие лекарств, приноравливаться к новому режиму. Продолжаешь жить.
Иллюзия маленького (а значит, нестрашного) рака растаяла, как февральский мокрый снег. Оказалось, что мелкоклеточный рак самый агрессивный; спасибо, что вырезали. Работал он теперь из дому – работать было легче, чем не работать. Иногда приходили в голову интересные решения в самом неподходящем месте – в госпитале. Пряничный Домик не стал ему домом – так, временным пристанищем. Немного свободнее чувствовал себя, когда дядька был на работе. Маленькую комнату рядом со спальней Ян приспособил под кабинет, поселив тут компьютер и диван – элегантный, но твердый и неуютный. Не все ли равно?..
Раз в неделю приходила Ядвига, делала уборку. Ян пережидал этот ураган на балконе – здесь и был его дом в первом приближении. Он сидел, утопая в глубоком парусиновом кресле, на круглом столике лежали телефон и книга. Телефон звонил часто.
Постепенно как-то всем стало все известно, да Ян и не делал из болезни секрета. По-прежнему не знала только мать. Яков еще раз попытался вразумить его, но Ян ответил коротко: «Скажешь – уеду; понял?»
Яков отступил и к теме не возвращался: одиночество помнится долго.
К матери приходилось ездить так же регулярно, как раньше, и это было самое трудное: химия повысила чувствительность к самым невинным ароматам, и запахи
– Котлетку съешь?
– Спасибо, не могу; меня тошнит.
– Вкусные, попробуй! Я сейчас подогрею!..
…Сбег
После короткой трапезы можно было посидеть вдвоем на балконе, но недолго. Приближалось знакомое шарканье, дядька распахивал дверь и, ни на кого не глядя, садился во второе кресло, закуривал сигарету.
– Мне пора, – говорила Юля, вставая. – Всего доброго.
Яков упрямо смотрел в пол.
– Я провожу, – поднимался Ян.
Они проходили мимо зеленеющей катальпы, поворачивали за угол; Юля садилась в машину.
– Ты можешь быть немного приветливей, Яша?
– За каким чертом?!
Действительно, за каким? Эта… не-пойми-кто (хотя давно понял) позвонила ему из больницы, когда он извелся – пять часов резали! – и серьезно так объявила: «Хирург сказала, что курить ему нельзя. Более того: нельзя, чтобы курили при нем». – «Ах даже так… И что теперь?» Яков не помнил, что она ответила. Все помешаны на second hand smoking, и эта… туда же. Что я, мальчишка? У меня самого рак был! Она еще под стол пешком ходила, когда меня лечили от туберкулеза!.. Тоже врачи говорили: бросайте, бросайте. Эти врачи по курортам сидят; много они понимают. Сами курят будь здоров.