Джек, который построил дом

Там же, у фонтана, становилось известно, кто получил разрешение, кому отказали. Слухи, домыслы, гипотезы – все было перемешано. На следующий день обсуждение продолжалось на пляже, где кричали, смеялись, брызгались водой дети. Ни за что не женюсь, раздраженно думал Ян, проходя между сидящими. Слушать чужую болтовню не хотелось, не слышать было невозможно. Ветерок уносил куски разговоров, но врывался другой авторитетный голос, детский плач и озабоченное кудахтанье матерей.

– Ну так можно в Израиль.

– Или в Австралию.

– …вытирайся, кому я сказала!

– Крупника завернули, только что стало известно.

– Это лысый такой, жена в розовом купальнике?

– Ой, да кто на тебя смотрит? Полотенцем обмотайся и снимай.

– Не может быть! Он шесть лет в отказе сидел.

– Нет, розовый у жены Ривкина, у Крупника жена полная такая…

– Кто хотел в Израиль, тот улетел.

– Иди кушать! Кушать иди!..

– Гальпериным разрешили.

– Вот я и говорю, в Израиль.

– Они в Австралию подава…

– Никакого джелато, ты с утра ничего не ела!

– Там в отказе, тут в отказе…

– Какая Австралия? Австралия берет, если с девочками.

– У них что, девочек не хватает в Австралии?..

– Я не с вами разговариваю! Вот есть такие люди, что…

– Сначала бутерброд, и слышать ничего не хочу!

– Они на специальность смотрят.

– Почему Ладисполи, когда Ладисполь? Как Севастополь, Мелитополь, Мариуполь… А значит, и Ладисполь!

– Америка? В Америке тоже диаспора.

– Где, в Израиле диаспора?!

– Мари-и-н, я часы тебе дал, когда купаться шел…

– А мне все равно, как эта дыра называется, скорей бы…

– В Австралию ни за что, там левостороннее движение. А без машины нельзя.

– Никакие часы ты мне не давал. Посмотри в сумке. Вечно бросаешь свои вещи…

– Деньги у папы, возьми у него.

– Почему «дыра»? Не хуже Клязьмы какой-нибудь…

– Это в Англии левостороннее, ты путаешь.

– Он массажист, а я…

Женщина справа негромко рассказывала кому-то, что муж собирается водить такси, а сама она выучилась на маникюршу, «потому что, знаете, поначалу неизвестно как сложится, вообще-то я экономист». Вторая с энтузиазмом говорила о своей тете, которая тоже начинала с маникюра, а теперь у нее свой салон, «и цены кусаются, русские к ней не ходят».

– А вы чем думаете заняться? – спросила маникюрша куда-то в сторону.

– С моим научным багажом мне беспокоиться не о чем, – услышал Ян голос матери.

Лучше б она поехала смотреть бесплатные развалины.

Чтобы не слышать пляжных разговоров, Ян часто уезжал в Рим и шатался там допоздна. Пошла пятая неделя в Италии, когда стало вдруг понятно, почему его начали тяготить затянувшиеся «римские каникулы». Не потому что море стало менее изумрудным или выгорела синева итальянского неба – нет, мир вокруг оставался таким же ярким, экзотическим, безмятежным и… чужим, и не Рим стал вызывать раздражение, а их собственная транзитная неопределенность, и все труднее было поверить, что где-то в Америке ждет их Яков.

3

…Ждал! Узнать его было трудно: без привычного пиджака и галстука, зато в рубашке с короткими рукавами, в длинных мятых шортах, болтающихся на худых ногах, Яков шел им навстречу.

– В каком ты виде, господи! – воскликнула Ада.

– Что курим? – хрипловато отозвался брат и сгреб ее в объятиях.

…Это и есть воссоединение семьи, осознал Ян. Судя по приветствию матери, оно могло состояться в любой части земного шара, но произошло здесь, в необъятном нью-йоркском аэропорту, где вокруг обнимались, всхлипывали, смеялись. На табло мелькали, сменяя друг друга, рейсы, мимо катили чемоданы люди, не озабоченные воссоединением с оставленными семьями или, наоборот, спешащие к ним. Они лавировали между встречающимися, бормоча невнятные извинения, и никому ни до кого не было дела.

– Тебе что, носить нечего? – наседала на брата Ада.

– На улице восемьдесят, ты расплавишься в этом скафандре, – хмыкнул Яков. Увидев недоумевающее лицо сестры, пояснил: – Фаренгейта в смысле. Примерно двадцать семь по Цельсию.

Ада поджала губы. «Скафандр», малиновый шерстяной костюм, она сшила на заказ в лучшем ателье перед отъездом и очень себе в нем нравилась.

Они вышли из терминала, и Америка дохнула на них своим жарким апрелем, оглушила новыми звуками – кончился транзит, достигнута последняя веха. Новый континент, новый язык, новая жизнь.

Или старая, потому что они снова втроем, как прежде, но по новым, иным правилам и законам, которые предстояло освоить.

Еще три часа летели к Тихому океану, в Сан-Армандо-сити, где жил Яков.

Ада не скрывала разочарования: американский Ладисполь. За окном такси мелькнул супермаркет, стоянка для машин, аптека, судя по неоновому красному кресту, футбольное поле, несколько ресторанов. И виллы, виллы; больших домов не видно. Скорее городок, чем город. «Сити», называется; много шума из ничего.

– А ты что, в Чикаго хотела жить? – уязвленно спросил Яков. – Эт-т… дура. Тут, если хочешь знать, сосредоточены мощные технологии… – Махнул рукой, видя, что сестра не слушает. – Осваивайся: вот это – твоя комната, здесь ванная. Отдыхай.