Джек, который построил дом

Все пошло иначе, и Яков опешил – отвык. Ада врывалась ураганом в его комнату – с пылесосом, с тряпкой, с вопросом «а где тут у тебя?..». Не хотел он, чтобы сестра возлагала себя на алтарь или торчала у плиты: проще было взять по пути китайскую еду в ресторане, тем более что китайская версия бефстроганова была вкуснее домашней. Со стиркой он отлично справлялся сам – на каждом углу машины, стирай не хочу. «Сорочки!» – вскипала сестра; ей хотелось вывешивать их на балконе, следить, чтобы не пересохли, гладить… «Утюг?.. Их вообще гладить не надо, не сходи с ума». Посудомоечная машина, прачечные, китайские рестораны – быт Якова был обустроен и хорошо налажен, инициатива сестры мешала. «Занимайся своим английским!» – орал он. Ада подметала, сжав губы. Бумажки. Смятая сигаретная пачка. Пуговица. Монетка, вот еще… Пластиковый пакет. А это?!. Короткий черный карандаш с золотыми буквами «Chanel Paris» она принесла в комнату, где брат и сын сидели перед компьютером.

– Это что?

– Э?.. – Яков оторвался от экрана. – Тебе видней, твои бебехи.

– У меня такого нет, – брезгливо скривилась Ада.

Яков поднял очки на лоб, поднес компромат к глазам.

– А, – равнодушно вернул Аде карандаш, – это Надька забыла, наверное.

– Какая Надька?!

– Моя жена.

Пошатнулся, разбившись в мелкие дребезги, пьедестал. Ученый-аскет, отдающий свою жизнь одной только науке, делил, оказывается, эту жизнь с какой-то Надькой. Всегда был бабником, вечно шлялся. Жена! Когда женился? На ком, кто эта Надька, бросающаяся косметикой «Шанель»? Ада не подозревала, что сбылось ее собственное пророчество, много лет назад изреченное за обеденным столом, когда брат объявил, что женится на пианистке, – он женился-таки на музыке, как она и предрекала. «Надька» была не пианисткой – скрипачкой; в остальном же сценарий был схож: оркестр, в котором она играла, приехал на гастроли с его бывшей родины. Скрипачка оказалась инициативной: оркестр осиротел, зато Яков покончил с одиночеством.

– А… дальше?

– Дальше было раньше, – непонятно хмыкнул Яков.

– Я хочу знать…

Ян встал, отодвинул стул и сказал:

– Мать, заткнись.

Ада поняла одно: скрипачка не выскочит из-за угла, не вернется за своей «шанелью»: как Яшка женился, так и разженился; скатерью дорога.

«Добрый вечер!

Ночь на дворе, туман.

Сегодня я задавил облако.

Про гору я писал, про облако на горе тоже, но вот утром ехал по центральной улице и воткнулся в облако: сползло тучкой тихо по небу, а тут и я на скорости 30 м/с, в км/ч втрое больше. Ветер, туман, облака – здесь они осязаемые, живут своей жизнью, влияют на нашу, человечью. Это не явления, а существа, порожденные океаном. Об океане еще не писал. Тихий, он угрожающе тих, и в нем такая мощь, что только сейчас я понял, почему он Великий. А так как ни океан, ни горы никто здесь не покоряет во славу и по примеру, то и порождают они вот эти красивые, не искаженные сущности. Наверно, я непонятно рассказываю…»

Ян оторвался, прикурил. Никому, кроме Вульфа и, пожалуй, Аннушки, не стал бы он такое писать. Помнился осенний ветер, сорванные летящие листья, дождь. Это случилось внезапно: вдруг захотелось говорить об осени, о дожде, и друзья замолчали, слушая, и он был рад, что они вместе, что его понимают. И внезапно Мухин приблизил лицо – хмурое, озадаченное – и спросил: «Откуда ты это вычитал?» Я облек в слова то, что вокруг нас, было и есть, везде, всегда, разве вы не видите, хотел сказать Ян и начал объяснять, но это было так же трудно, как рассказать себя. Мухин обиделся: «Ты не говоришь, а цитируешь, аж противно…» Другие молчали, курили, смотрели вниз. Ян почувствовал себя как в фантастическом романе, когда друзья заговорили на другом языке. После этого эпизода сам он замолчал – вернее, ронял какие-то общепонятные слова на их языке: да – нет – пошли – буду – ха-ха. На работе было куда проще. В выходные хорошо было в одиночестве болтаться по городу, ни с кем не говорить; а дома, если не было матери, слушать музыку, рисовать.

Славная была осень – яркая, сочная, долгая.