Джек, который построил дом

Он ехал вперед, их обгоняли; свернул на какую-то незнакомую улицу и остановился.

«Ян, милый. У нас есть сегодня. Разве этого мало? Дай мне время. Пожалуйста».

Нельзя было такое говорить, ему – нельзя. Знала же, сразу поняла: он без кожи. Птица-Журавль. Перья не считаются; что такое перья? Дунул – и вспугнул.

Журавль в небе, а в руке кто – синица? Пуста моя рука, Журавлик.

Как объяснить ему, не ранив еще глубже, что она совсем недавно из замужа и страх развода внедрился в нее прочно, как прививка от брака. Выдохнется, потеряет силу – тогда и страх уйдет. Нужно время.

Не успела обзавестись вазой, но розы в стеклянной банке остались нежными белыми розами. В квартире пусто, тихо; в углу горит настольная лампа. Квартира почти не обжита, и темнота делала ее почти чужой. За четыре дня розы начнут вянуть, и лепестки беззвучно будут падать на стол.

«Ты позвонила! Давно повесил трубку, но продолжаю наш короткий разговор, и трубка в руке, и голос твой еле слышен, заглушаемый собственным дыханием – чьим, моим или твоим? Голос, который хочу впитывать всем существом – и всем существом отвечать. Когда ты рядом, мы в одном времени и в одном пространстве, и говорим об одном и том же, а теперь все разделилось на “здесь” и “там”. Я спешу сказать, сказать много, но произношу лишь имя твое, повторяю: Юленька, Юлька, Юлечка. Зачем я пишу это странное письмо? Чтобы продлить наш разговор и голос твой, хотя знаю: писать мне не надо, не умею; с детства ощущаю свое бессилие – с тех двоек за сочинения, с обличительных слов, которые слышал из глумливых губ учительницы русского языка. Сама она окала и не выговаривала несколько незатейливых букв. Это было как повторяющийся кошмарный сон: учи не учи, делай не делай – все одно двойка, вечно расплывающимися красными чернилами, и запись в дневник, чтобы всенепременно обратили внимание, а если не можете, то пришли бы в школу, где вас научат. Бабушка перестала ходить в школу, потому что учительница после ее прихода потребовала мать, а меня во всеуслышание назвала в классе “бабушкиным сынком”. Кличка не прижилась, да что там – не просуществовала даже до перемены, учительницу все ненавидели, и никому не хотелось повторять ее слова. Тихая ненависть объединяла всех: отличниц девочек и второгодников на задних партах – тихая ненависть к человеку, косноязычно говорящему о Пушкине, о Толстом...»

* * *

Эти двое… Теперь, впрочем, не было поблизости всезнающей громкоголосой Регины, поэтому просто – двое – жили в своем счастливом сегодня.

Если верить обобщению в начале гениального романа: «Все счастливые семьи похожи друг на друга», то и счастливые пары, наверное, похожи друг на друга – на взгляд извне, потому что все влюбленные видят свое счастье уникальным и не хотят, чтобы их приводили к общему знаменателю. Тем не менее как врачи не лечат здоровых людей, так и писатели направляют все внимание на неудовлетворенных и страдающих, чтобы привести их к счастью и оставить у эпилога.

Интересно другое: какими видят счастливых людей окружающие? Не создает же счастье для них капсулу, которая отгородила бы их от всего мира непроницаемой стенкой?

Ян не помнил, как и когда исчезла его надежная капсула. Она растаяла – с Юлькой в ней отпала надобность. Так, вероятно, пересидевший в яйце птенец, освободившись, не чувствует под окрепшими лапками осколков того, что было его домом и защитой.