e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

герой рассказа? Уж не оттуда ли он набирался «классовой» ненависти, теперь, двадцать лет спустя, сомневаясь – а была ли она настоящей, а не заёмной,

«книжной»?

И вот (продолжается воспоминание): «Ну-с, пожалуйста: жарким днём в

середине июня…», – автор устраивает своему герою экзамен на проверку его

«классового чувства». Приглашённый, среди прочих многочисленных гостей, на день рождения Тани, дочери Годуновых-Чердынцевых, которой исполня-лось шестнадцать лет, Иннокентий накануне «провёл небольшую репетицию

гражданского презрения». Однако, «в пёстром мареве» предпраздничной суеты, – «а главное, главное», увидев «грозящее роковым обаянием лицо Тани», он тут же оказался в «сильнейшем замешательстве».

Сидя в дальнем конце стола, вместе с людьми «разбора последнего», он

силился не смотреть туда, куда смотрели все, «где был говор и смех … где си-дела знать», принуждая себя говорить с соседом, братом управляющего, человеком тупым и скучным, к тому же заикой, только потому, что «смертельно

боялся молчать» (зато потом избегал его, чтобы не вспоминать позор). Приняв

неожиданное приглашение Тани пойти поиграть в её «барской» компании, он

«внутренне содрогался, сознавая свою измену народу». Однако, «и от новых

знакомых радости было мало … к центру их жизни он всё равно не был допущен … никогда не попадая в самый дом. Это бесило его, он жаждал приглашения только затем, чтобы высокомерно отказаться от него ... и боже мой, как

он их всех ненавидел, – её двоюродных братьев, подруг, весёлых собак».

Совершенно очевидно, к какому выводу подводит автор читателей: «измена

народу» далась герою очень легко, истинным мотивом его отношения к «барам»

была просто личная зависть, одновременно порождающая и ненависть к ним, и

желание быть принятым в их «круг». Сцену свидания с Таней (по её инициативе и

только для того, чтобы сообщить, что её увозят на юг: «…всё кончено, о, как

можно было быть таким непонятливым…») Набоков присовокупил, чтобы не

244

осталось сомнений: зависть и ненависть ослепляют, мешают Иннокентию быть

«понятливым». «Останьтесь, Таня, – взмолился он, но поднялся ветер», – природное явление, которое в произведениях Набокова всегда знак судьбы, рока.

Двадцать лет спустя, случайно встретив в Париже осиротевшее семейство

Годуновых-Чердынцевых, Иннокентий обнаруживает, что несмотря на все потери – мужа и отца, родины, дома, социального статуса и богатства, – они, мать и дочь, остались прежними, и «круг» их, как и раньше, ему недоступен; он по-прежнему «непонятлив»: ему невдомёк, что для них говорить при посторонних о личном горе не принято, и он «всё дивился, что и Таня, и её мать

не поминают покойного и так просто говорят о прошлом, а не плачут навзрыд, как ему, чужому, хотелось плакать, – или, может быть, держали фасон?». Он

злорадствует, видя десятилетнюю дочку Тани, с «чудесной, отечественной пе-вучестью» говорящую по-русски: «Небось, теперь не на что учить детей по-иностранному». И ему кажется, что Таня, «что-то спутав, уверяла, что он её

когда-то учил революционным стихам о том, как деспот пирует, а грозные

буквы давно на стене уж чертит рука роковая», – автор устраняет из памяти

героя неуместный теперь для обсуждения эпизод, – да и зачем его теперь помнить, если пафос пропагандиста революционных настроений был всего лишь

позой, прикрытием эгоистической, личной зависти и исступленного желания

быть принятым в вожделенный доминантный «круг», – а вовсе не «классовой»

солидарностью с «народом».

«Беседа не ладилась… Он встал, простился, его не очень задерживали.

Странно дрожали ноги. Вот какая потрясающая встреча… Какое ужасное на

душе беспокойство… А было ему беспокойно по нескольким причинам. Во-первых, потому, что Таня оказалась такой же привлекательной, такой же не-уязвимой, как и некогда».

Эта фраза, начинающаяся с «Во-первых…», – последняя в рассказе. А

первой была: «Во-вторых, потому что в нём разыгралась бешеная тоска по

России». Логика понятна: круг замкнулся, каждый возвратился в свой: ни война, ни революция в этом отношении ничего не изменили. Осадком осталась

только «бешеная тоска» по прежней России, разыгравшаяся у Иннокентия из-за «ужасного на душе беспокойства» после встречи с Годуновыми-Чердынцевыми, – тоска, мстящая за прошлое невозможностью её утоления в

настоящем.

Судя по тому, что двадцать лет назад упомянутому в рассказе «мальчику»

(Фёдору) было «лет тринадцать», а рассказ написан в середине февраля 1934

года, время парижского рассказчика совпадает с временем автора. И оба эти

времени, в свою очередь, вплотную следуют за ещё одной, знаменательной

датой: с 26 января по 10 февраля 1934 года в Советском Союзе проходил 17-й

съезд ВКП(б), на котором было объявлено о победе социализма «в одной, от-245

дельно взятой стране», в честь чего съезд был назван Съездом победителей.