Его величество

«…Слава и благодарение всемогущему и всемилосердному Богу! Слава тебе, мой старый отец-командир, слава нашей геройской армии! Как мне выразить тебе то чувство беспокойства, которое вселило во мне письмо твое от 24-го числа, все, что происходило во мне те три бесконечных дня, в которые между страхом и надеждой ожидал роковой вести и, наконец, то счастье, то неизъяснимое чувство, с коим обнял я твоего вестника.

Ты с помощью Бога всемилосердного поднял вновь блеск и силу нашего оружия, ты наказал вероломных изменников, ты отомстил за Россию, ты покорил Варшаву — отныне ты светлейший князь Варшавский! Пусть потомство вспоминает, что с твоим именем неразлучна была честь и слава русского воинства, а имя твое да сохранит каждому память дня, вновь прославившего имя русское. Вот искреннее изречение благородного сердца твоего государя, твоего друга, твоего старого подчиненного. Ах! Зачем я не летел за тобой, по-прежнему в рядах тех, кои мстили за честь России; больно носить мундир и в таковые дни быть приковану к столбу, подобно мне несчастному…»97

После падения Варшавы мятеж тихо затухал сам. Один из польских командиров Ромарино с 14 000 воинов при 42-х орудиях перешел в Галицию и 5 сентября сдался австрийцам. Вместе с ним удалился из Польши князь Адам Чарторыжский. Часть поляков ушла в Пруссию. И только 9 октября сдалась последняя крепость Замостье.

В Петербурге окончание войны отпраздновали 6 октября торжественным парадом на Марсовом поле. В Варшаве молебствие и парад по случаю завершения сражений с мятежниками проходил раньше — 4 октября. Парадом командовал великий князь Михаил Павлович.

11 октября император Николай I прибыл в Москву, а через три дня приехала туда Александра Федоровна и следом за ней наследник. Генерал-адъютант Бенкендорф, сопровождавший государя, писал:

«…При выездах толпа бежала им навстречу и сопровождала радостными криками их экипажи. Государь, посещая с обычной своею деятельностью общественные заведения, работал между тем неусыпно над преобразованием управления царства Польского и над слиянием западных наших губерний, в отношении к их законам и обычаям, с великороссийскими. Дано было новое направление Виленскому университету и другим местным училищам введением в них преподавания русского языка как основы всего учения. Бездомное и вечно беспокойное сословие шляхты было отделено в правах и привилегиях своих от истинного дворянства и обращено в нечто среднее между помещиком и землевладельцем. Наконец, присутственные места и должностные лица, вместо прежних польских своих названий, получили те же, как и в России. В это пребывание двора в Москве привезли туда все знамена и штандарты бывшей польской армии, и государь приказал поставить их в Оружейную палату, в числе трофеев, скопленных тут веками. Там же, на полу, у подножья императора Александра, была разложена и хартия, некогда пожалованная царству Польскому…»98

За границей известие о взятии Варшавы приняли по-разному. В Париже несколько дней ругали русского императора. В Англии встретили новость, как должное. В Пруссии постарались сделать вид, что в Европе ничего не произошло.

Николай Павлович выражал неудовольство австрийским правительством за задержку выдачи России нижних чинов корпуса Ромарино. Доставалось от него и Франции, которая взяла под свое прикрытие многих польских генералов.

Трудно было угадать, какими будут дальнейшие действия русского императора в Польше, поэтому разговор Николая Павловича с французским послом бароном Полем де Бургоэном вызвал интерес во всех царствующих домах Европы. Текст рассуждений Николая Павловича там читали с большим вниманием:

«Да, я знаю, Европа несправедлива в отношении меня. Обоих нас, моего брата Александра и меня, подвергают ответственности за то, чего мы оба не делали. Не нам принадлежит мысль о разделе Польши: это событие уже стоило Европе многих хлопот, пролило много крови и может пролить еще; но не нас следует упрекать в том. Мы должны были принять дела такими, какими их передали нам.

Я имею обязанности как император российский. Я должен остерегаться повторения тех ошибок, которые породили нынешнюю кровопролитную войну. Между поляками и мной может существовать лишь полнейшая недоверчивость (méfiance absolue). Привожу доказательства: покойный брат мой осыпал благодеяниями королевство Польское, а я свято уважал все, им сделанное.