Его величество

«Кажется мне, что среди всех обстоятельств, колеблющих положение Европы, нельзя без благодарности Богу и народной гордости взирать на положение нашей матушки России, стоящей как столб и презирающей лай зависти, платящей добром за зло и идущей смело, тихо, по христианским правилам к постепенным усовершенствованиям, которые должны из нея на долгое время сделать сильнейшую и счастливейшую страну в мире. Да благословит нас Бог и устранит от нас всякую гордость или кичливость, но укрепит нас в чувствах искренней доверенности и надежды на милосердный Промысел Божий! А ты, мой отец- командир, продолжай мне всегда быть тем же верным другом и помощником к достижению наших благих намерений».124

* * *

Провозгласив себя реформатором, новым Петром Великим, Николай Павлович то и дело срывался с места и скакал то в Финляндию, то к Черному морю, то в Польшу, то в Москву… Летом 1836 года государь вновь отправился с инспекционной поездкой по империи. Место в дорожной карете подле императора, как обычно, занимал Бенкендорф, с которым его связывала не только служебная приязнь, но и теплые чувства доверия.

В сословном быту даже мимолетный разговор с государем считался высшей честью. О нем вспоминали, его передавали потомкам. Граф беседовал с царем днями, неделями, из года в год. Эта поездка в Пензу и Тамбов оказалась для Бенкендорфа одной из последних.

Отдохнув в доме губернатора Пензы, Николай Павлович в 5 часов пополудни 25 августа выехал по направлению к небольшому уездному городку Чембар, расположенному от губернского центра за 125 километров.

Из села Мочалейки государь в сопровождении генерал-адъютанта Бенкендорфа выехал в 12 часов ночи. На 17-й версте от станции в селе Кевдогершине сменили лошадей. До Чембара оставалось 14 верст. Дорога шла ровная и лишь впереди виднелась длинная совершенно отлогая гора. Начинала всходить луна. Ночь обещала быть безоблачной. В коляске зажгли фонари. На козлах экипажа сидели ямщик и камердинер. Впереди экипажа скакали трое конных с горящими факелами, вселяя в кучера азарт погони.

Император дремал. Заснуть ему мешало неожиданно появившееся волнение. Он изредка с трудом открывал слипающиеся ресницы, охватывая взглядом бледную луну, катившуюся по небосклону вровень с коляской, и опять погружался в покой. Когда Николай Павлович приоткрыл глаза в очередной раз и не обнаружил луны, он в беспокойстве заерзал на сиденье, потянулся было всем телом к дверце, как вдруг коляску тряхнуло, потом еще раз, еще…

Подъезжая к последней горе, против села Шалалейки, ямщик не сдержал лошадей и не затормозил экипажа. На половине горы дышловые лошади, не будучи особенно сдерживаемы, понесли раскатившийся экипаж, напиравший на них сзади всею своею тяжестью. Форейтор не удержался на козлах и упал. Выносные лошади, никем не управляемые, свернули в сторону и наскочили на край дороги. Экипаж на всей скорости повалился в дренажную канаву. Послышались страшный треск и звон разбиваемого стекла. Лошади, отборные по силе, вырвали передок коляски, но, не чуя более руки возницы, погасили инерцию бега и через полсотни саженей встали. Замер и кортеж. К бесформенной груде обломков побежали люди.

Среди останков экипажа, которые были разбросаны на месте падения, угадывались тела кучера Колчина и камердинера Малышева. Над местом трагедии одиноко крутилось колесо экипажа.

Из обломков кареты поднялся граф Бенкендорф. Он с трудом откинул перекосившуюся дверцу лежавшей на боку кареты и, склонившись внутрь, что было сил крикнул:

— Государь!

Зловещая тишина, нарушаемая тихим скрипом крутящегося колеса, висела над изуродованной каретой, в которой находился избранник Божий Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский…

Николай Павлович, потерявший сознание, пришел в себя, увидел над собой луну и улыбнулся. Государю показалось, что она светит намного ярче, чем когда он видел ее из коляски. От напряжения стали болеть глаза, но он не отводил взгляда, по- детски радуясь, что нашел потеряшку.

— Ваше величество, как вы? — послышался встревоженный голос Бенкендорфа.

— Дело плохо. Видно, левую ключицу сломал, — сдержанно ответил император, почувствовав боль в плече, и тут же поинтересовался: — Где мы?

— В семи верстах от Чембара.

— Как камердинер, ямщик?

— Они сильно пострадали.

— Оставь меня, помоги им.

— А как же вы, ваше величество?

— Мне вон служба поможет, — попробовал улыбнуться государь, глядя на солдата с котомкой за плечами, стоявшего за спиной Бенкендорфа.

— Рядовой Байгузов! — доложил солдат и, опустившись на колени, постарался посадить государя на землю.

— Пить, — прошептал император.

— Сейчас уважу, ваше величество, — проговорил солдат, доставая с котомки свою манерку.

Подошел Бенкендорф. Покачал головой и сказал грустно:

— Воду пьете? Может, лучше хересу? У меня есть немного.

— Давай херес. Авось боль заглушит, — усмехнулся император. — И солдата угости. Ему обязательно полагается — домой после окончания службы в армии возвращается.

Выпив немного, Николай Павлович принялся расспрашивать солдата о службе.