Его величество

Известный актер Федор Алексеевич Бурдин вспоминал еще об одном курьезном случае из жизни артистов:

«Государь жаловал французского актера Верне, который был очень остроумен. Однажды, гуляя, встретил его в Большой Морской, остановил и несколько минут с ним разговаривал. Едва государь удалился, как будто из-под земли вырос квартальный и потребовал от Верне объяснения, что ему говорил государь. Верне, не зная по-русски, не мог ему ответить; квартальный арестовал его и доставил в канцелярию обер-полицейского Кокошкина. Кокошкин в это время отсутствовал; когда он возвратился, то, разумеется, Верне освободили с извинениями.

Вскоре после этого государь, прибыв в Михайловский театр, пришел на сцену и, увидя Верне, позвал его к себе. Верне, вместо ответа, замахал руками и опрометью бросился бежать… Это удивило государя. Когда по его распоряжению явился к нему Верне, он спросил:

— Что это значит, ты от меня бегаешь и не хочешь со мной разговаривать?

— Разговаривать с вами, государь, честь слишком велика, но и опасна — это значит отправляться в полицию; за разговоры с вами я уже просидел полдня под арестом.

— Каким образом? Верне рассказал ему.

Государь очень смеялся, но Кокошкину досталось».128

Истории, в которых рассказывалось об особых отношениях императора с артистами, авторами пьес, руководителями театральных коллективов, порой выдуманные самими театралами, были известны императору. И если кто-либо упрекал Николая Павловича в чрезмерной любви к артистам, он отшучивался и сам начинал вспоминать занятные случаи. Особенно памятен был ему один, произошедший в Царском Селе.

После спектакля во дворце в Царском Селе, во время ужина два маленьких артиста Годунов и Беккер выпили лишнее и поссорились между собой. Ссора дошла до того, что Годунов пустил в Беккера бутылкой. Бутылка пролетела мимо, разбилась об стену и попортила ее. Ужинали они в янтарной комнате; от удара бутылки отскочил от стены кусок янтаря.

Все страшно перепугались. Узнав о случившемся, в страхе прибежали директор, министр Двора князь Волконский. Все ужасались мысли, что будет, когда государь узнает о порче стены. Виновных посадили под арест, но этим дело не исправили. Министр и директор ждали грозы.

Через несколько дней Николай Павлович, увидев испорченную стену, спросил у князя Волконского:

— Что это значит?

— Это наши артисты испортили, ваше величество, — признался министр.

— Как такое могло случиться? — в недоумении посмотрел на него государь.

— Выпили лишний стакан и поругались между собой, — осторожно сказал Волконский.

— Так на будущее время давай им больше воды, — сказал с усмешкой Николай Павлович.

* * *

О дуэли Пушкина император узнал вечером 27-го января. Когда Данзас привез раненого поэта к дому, Григорий Волконский, занимавший первый этаж, выходил из подъезда. Услышав страшную новость, Григорий бросился к Зимнему дворцу, где обедал и должен был проводить вечер у государя его отец князь Петр Волконский. Николай Павлович тотчас вызвал Бенкендорфа.

— Я знаю — полиция не исполнила своего долга, — сказал он резко, давая понять графу, что ему все известно о ранении поэта.

— Я посылал в Екатерингоф, мне сказали, что дуэль состоится там, — склонив голову, ответил генерал- адъютант.

Государь скривил в неудовольствии рот:

— Дуэль состоялась на островах. Вы должны были это знать и послать всюду.

Граф Бенкендорф, хорошо знавший императора, молчал. Он терпеливо ждал, пока Николай Павлович выговорился.

— Для чего тогда существует тайная полиция, если она занимается только бессмысленными глупостями, — гневно продолжал император.

Николай Павлович нервничал. Закрадывались сомнения: а что если, зная о дуэли, жандармы умышленно не предотвратили ее. И он опять набрасывался с вопросами на Бенкендорфа, пытаясь уличить его во лжи. Оправдания Александра Христофоровича еще больше разжигали его.

Император во время беседы с шефом жандармов пытался сохранять внешнюю невозмутимость. Иногда это у него получалось. Но стоило Николаю Павловичу вспомнить о смертельной ране поэта, о том, что Пушкина скоро не станет и виновник в его смерти стоит перед ним, он срывался, говорил сумбурно, гневно.

Бенкендорф не оправдывался. Его конфузило присутствие при разговоре князя Волконского.

— Он давал мне слово, что драться на дуэли не будет, — продолжал Николай Павлович, и рассуждал, не обращая внимание на Бенкендорфа и Волконского. — Он обещал, что не приступит к развязке, не дав мне наперед знать о том.

— Ваше величество, дозвольте мне отбыть на Мойку, — улучив паузу, тихо сказал Бенкендорф.

— Останешься здесь, — мотнул головой государь. — С Пушкиным будут встречаться мой лейб-медик Арендт и поэт Жуковский. Я теряю в нем самого замечательного человека в России, а потому хочу, чтобы его последние дни, часы жизни прошли в окружении людей, которые не будут вызывать у него неприятных ощущений.

Арендт вскоре вернулся. Он доложил о тяжелом положении поэта, о его смертельной ране и некоторых подробностях дуэли.