Экспонента. Как быстрое развитие технологий меняет бизнес, политику и общество

Разработку подобных решений стимулировали сами социальные сети: они широко использовали так называемые программные интерфейсы приложения (API), благодаря которым сторонние компании могли работать с их системами. Один из примеров — приложение FriendFeed, позволявшее читать публикации и делать посты в десятки разных соцсетей, включая Facebook, с помощью единого интерфейса. Это приложение так понравилось Марку Цукербергу, что в 2010 году он купил компанию-разработчика и даже назначил ее основателя одним из руководителей разработки в Facebook[493]

. Однако именно в тот период, после сделки, начались перемены. По мере развития социальных сетей стали определяться лидеры в разных сегментах: LinkedIn для бизнеса, Facebook для друзей, Twitter для тех, кто интересуется политикой, Instagram для любителей фотографий и картинок. Главным фактором роста стала конкуренция, а не прозрачность. Доминирующие игроки отказались от принципа совместимости и намеренно добились полной несовместимости систем.

Возможно, Цукерберг и его конкуренты поняли, что если дать пользователям разных платформ возможность свободно общаться, то основная власть окажется именно у пользователей и общества в целом, а не у компаний. Принцип совместимости сохраняет баланс власти и влияния между крупными платформами и пользователями: если я перестану заходить, скажем, на LinkedIn, сохранив возможность публиковать объявления об открытых вакансиях, то получится, что эта соцсеть в гораздо меньшей степени сможет на меня влиять. Совместимость социальных сетей и платформ — это своего рода криптонит, демонстрирующий самое слабое место идеологии «победитель получает все», по которой развиваются соцсети. Пока сохраняется совместимость, у меня как у пользователя есть возможность отказаться от одной из них, но по-прежнему общаться со всеми друзьями и использовать весь необходимый мне функционал.

Подобная полная совместимость вполне возможна с технической точки зрения. Как рассказал мне Синан Арал, профессор Массачусетского технологического института, изучающий социальные сети с начала 2000-х годов, «все сети используют теперь одни и те же форматы обмена информацией: текстовые сообщения, видео и истории»[494]

. Переход к полной совместимости не состоится без вмешательства государства. Отдельные страны могут в законодательном порядке обязать соцсети, особенно самые крупные, имеющие, скажем, 10–15% рынка, поддерживать совместимость. Пока компания растет и это требование на нее не распространяется, основатели сохраняют возможность исследовать рынки и искать новые технические решения, однако с самого начала они знают, что успех и быстрый рост будут означать новую степень ответственности перед обществом. Кстати, этот принцип можно применять не только к социальным сетям. Представьте, что любой фрилансер сможет отправлять резюме для участия в новых проектах сразу через десяток разных платформ, причем сохраняя полный перечень достижений и выполненных работ. Или вообразите новое решение для здравоохранения, которое позволит пациенту сохранять доступ ко всем своим медицинским документам независимо от того, где он прежде лечился. Во всех этих случаях власть и влияние переходят от конкретной платформы к пользователю.

Благодаря совместимости отдельных сетей и решений ни одна из компаний не получает полного контроля над нашими данными, а потому нынешние и будущие технологические гиганты в меньшей степени смогут нас контролировать. Однако все это практически никак не связано с тем, как мы используем собственные данные, — об этом придется еще долго говорить и спорить. Я не первый, кто выражает озабоченность приватизацией социальными сетями наших цифровых образов и последствий этого для обеспечения конфиденциальности информации и частной жизни. Это тему обсуждают повсеместно — от ученых из университетов Лиги плюща до мировых знаменитостей.

Вот один из вариантов решения проблемы: признать, что данные — это вид собственности. Как написал в журнале Economist американский рэпер will.i.am в 2019 году, «возможность каждого из нас владеть собственной информацией и полностью ее контролировать должна быть признана одним из фундаментальных прав человека; с самими данными нужно обращаться как с частной собственностью, за которую люди должны получать справедливую компенсацию»[495]. Сложно с этим не согласиться. Назначая цену за принадлежащую нам информацию, мы сформируем более эффективный рынок для нашей деятельности в цифровом пространстве. Многие известные личности — от Тима Бернерса-Ли, изобретателя интернета, до Александрии Окасио-Кортес, члена Палаты представителей от Демократической партии, — давно утверждают, что если предоставить всем пользователям возможность оценивать собственный контент и требовать соответствующую компенсацию, то это серьезно упростит реформу цифровой экономики.