Эльдар Рязанов

— Посещение театров — это, оказывается, порок! — возвысил голос Онегин. — А темы для домашних сочинений: „Почему Онегин не достоин Татьяны?“ Это почему же, спрашивается, милостивый государь, я не достоин? <…>

— А меня вообще забыли! — вмешалась Екатерина. — Из учебников, можно сказать, повыкидывали! А я, между прочим, Екатерина Великая! Я вдохновляла Суворова, дала путевку в жизнь холмогорскому мужику Михайле Ломоносову, переписывалась с Вольтером, разбила Пугачева, поставила в Петербурге Медного всадника и завоевала для вас всесоюзную здравницу Крым!

Ячменев молчал. Ему нечего было возразить.

С кресла величественно поднялся Иван Грозный, направился к книжному шкафу и достал из него книгу:

— Послушай, Ячменев, что этот покойный Зубарев писал про меня каких-то двадцать лет назад.

Он отыскал нужное место и начал читать с выражением:

— „Иван Грозный был талантливый и умный человек. Он был хорошо образован, любил и умел писать, обладал хорошим и острым умом“.

Царь перелистал несколько страниц.

— „Опричнина представляла собой крупный политический сдвиг, учреждение прогрессивное, хотя и в сопровождении известных крайностей“. Ну, без крайностей в нашей профессии не бывает! — добавил Грозный с ласковой улыбкой, которая лет четыреста назад заставляла всех трепетать. — А что недавно насочинял про меня этот мерзавец Зубарев? Ты, Егор, читал эту рукопись?

Ячменев кивнул.

— И тиран я, и маньяк, и убийца! — Царь был явно обижен. — И хунвейбины мои, то есть опричники, отрицательное явление…

Ячменев посмотрел Ивану Грозному в лицо и несгибаемо заявил:

— Так ведь это правда!

Екатерина оценила его мужество:

— Жорж, ты мне нравишься. Никогда не думала, что мне может понравиться простой советский человек.

Грозный же вздохнул и растолковал снисходительно:

— Сразу чувствуется, Егор, что ты не руководил государством! Разве народу нужно говорить правду? Народ может ее неверно понять!»

И подобными речами повесть насыщена вплоть до последних страниц, когда Ячменев рассказывает сотрудникам академии об успешном раскрытии преступления:

«— Сергея Ивановича Зубарева убил Иван Грозный! Он действовал в заговоре с Екатериной Второй. Онегин был против убийства, но не смог ему помешать!

Сотрудники молчали. Они не понимали — шутит ли следователь или сошел с ума.

— Советую вам, — строго продолжал Ячменев, — в своей научной деятельности будьте аккуратны с историей и литературой! Иначе вас может постигнуть участь Зубарева!

— Все-таки это колоссально! — не удержалась Алла.

— Пожалуйста, помните, — продолжал Ячменев, не обратив никакого внимания на ее восклицание, — что ваша академия отвечает за культурное воспитание детей.

— Георгий Борисович, — сочувственно сказал Антон, — за это отвечает не только академия, но и Министерство школьной промышленности и бесчисленные школоно, и „Школьная газета“, и сами школы. Когда отвечают все, не отвечает никто».

Короче, все яснее ясного: регулярное переписывание учебников — слишком неудобная, скользкая тема даже для публицистического выступления. В виде иронической повести произведение, поднимающее такую тему, могло быть опубликовано только чудом (которое и случилось). Ну а чтобы выпустить аналогичный ернический фильм — тут и никакое чудо бы не помогло.

Впрочем, в первой половине 1960-х на то, чтобы подобную картину разрешили снимать, еще можно было рассчитывать (хотя после съемок наверняка положили бы на полку рядом с «Человеком ниоткуда»). Во времена позднего сталинизма опричнина действительно преподносилась как «учреждение прогрессивное», а сам Грозный — как «прогрессивный царь» (с чем не вполне был согласен рязановский учитель Сергей Эйзенштейн, поплатившийся за это запретом на выпуск второй серии своего «Ивана Грозного»).

Увы, после октября 1964 года в обстановке негласного свертывания хрущевского курса на десталинизацию даже такие сравнительно безобидные обличения эпохи «культа личности» уже не котировались.

С другой стороны, такая «сомнительная» пьеса про того же Грозного, как «Иван Васильевич» Михаила Булгакова, впервые была опубликована и сыграна на сцене уже при Брежневе, во второй половине 1960-х. И авторы «Убийства в библиотеке», надо отдать им честь, не стали притворяться, что не читали этого произведения. Брагинско-рязановский Иван Грозный так и говорит главному герою: «Испортили тебя, Ячменев! Насмотрелся ты про меня всяких пасквилей в московских театрах, в пьесе модного нынче Булгакова меня управдомом сделали».

«Убийство в библиотеке», однако, пересекается с мотивами еще одной пьесы 1930-х годов, хотя и куда менее известной, чем булгаковская. Речь идет об одноактной «фантастической комедии» Михаила Зощенко «Культурное наследство», написанной в 1933 году. Великий сатирик уже тогда боролся примерно против того же, против чего тридцать с лишним лет спустя выступили Брагинский с Рязановым. И у Зощенко это, чего уж там, получилось во много раз уморительнее.