Эльдар Рязанов

Рязанов смеялся. И публика бы, наверное, смеялась. Но в фильм этот вариант тоже не вошел, потому что с этим бодрым припевом два наших трогательных старика превращались в двух полных идиотов.

Унижать, оглуплять героев режиссер не давал. Я придумал для Мячикова и такой трюк: заняв у героини три рубля (это эпизод из сценария), я встречал у подъезда ее дома бабку, торгующую цветами, брал один букетик, другой, и торговка забирала у меня обратно один из букетов вместе с моей трешкой, не дав сдачи. На экране это выглядело смешно. Но Рязанов отбросил этот вариант по той же причине: не хотел, чтобы лишний раз смеялись над мягкостью и непрактичностью героя.

Весь внутренний гуманистический смысл „Стариков-разбойников“ состоит в том, чтобы защитить, не дать в обиду Человека, отстоять его достоинство. Этим дорога мне работа в фильме Рязанова.

И еще работа с ним дорога мне тем, что дает совершенно новое творческое ощущение. В самом начале съемки Рязанов твердил мне: „Если ты будешь играть Мячикова похожим на кого-нибудь из уже существующих кинематографических героев, я тебя убью… Я хочу, чтобы ты был другим“. Как видите, он не привел свою угрозу в исполнение. Наоборот, после первых просмотров отснятых кусков говорил: „Ты совсем, совсем другой, и это меня очень радует“».

Схожим образом режиссер настраивал на нужный ему лад и свою давнюю знакомую Ольгу Аросеву. «Следующая встреча с Рязановым, перед фильмом „Старики-разбойники“, вновь началась с высказывания невероятных сомнений и категорических заявлений, что я на роль никак не гожусь, — вспоминала актриса. — „Вы испортили себе биографию ‘Кабачком 13-ть стульев’, — сказал Рязанов. — От вас будут ждать шуточек пани Моники. Я сделал все, чтобы вас не приглашать, но раз уж пришлось, не ждите снисхождения. Я буду во всем следить за вами и даже присутствовать на вашем гриме. Всякие локоны, завитушки и накрашенные ресницы категорически исключаются. Помните, вы играете некрасивую, тихую, скромную, старую женщину. Никакой игривости, никакой кокетливости!“

Гример действительно сделал все, чтобы обезобразить меня до неузнаваемости. Рязанов остался недоволен и этим. После съемки пробы он сказал: актерски это подходит, но внешне никуда не годится — слишком игриво. И гример принялся уродовать меня дальше. Рязанов придирчиво осмотрел результаты его усилий и скрепя сердце сказал:

„Ладно. Придется вас утвердить. Но поклянитесь, что ни одной интонации пани Моники я от вас не услышу“. И на протяжении всех съемок он не упускал случая для „травли“. „Что-то опять выходит противно-телевизионное“, — говорил он частенько. Правда, в конце съемок он все же признался, что мною доволен». Это было взаимно: Аросева справедливо считала Рязанова главным режиссером в своей кинематографической жизни.

А вот Юрий Никулин остался несколько разочарован конечным итогом его единственной крупной совместной работы с другом-режиссером: «Фильм „Старики-разбойники“ не кажется мне лучшим в творчестве Рязанова. Честно говоря, своей ролью, результатом своей работы в этой картине я доволен больше, чем фильмом в целом. Но актер не может по самой специфике своего творчества быть эгоистом. Да, мне было интересно сниматься в роли Мячикова. И все-таки „Старики-разбойники“ не принесли мне, да, наверное, и не только мне, полного творческого удовлетворения. Почему?

Дело, по-моему, в том, что все сюжетное построение картины идет слишком уж „понарошку“, как говорят дети. Раз уж взялись авторы утверждать своим фильмом, что только деловыми качествами, только дееспособностью и ничем иным должно определяться служебное место человека, так надо было этот тезис развивать более четко и остро. Ведь, несмотря на все симпатии к доброму, честному Мячикову, по фильму выходит, что он действительно никудышный работник и пора ему уступить свое место другому, а уж придет тот, другой, по блату или не по блату — это особый разговор. Но в фильме Мячиков хороший работник только „понарошку“, зритель при всем сочувствии к нему видит, что он — размазня, и поэтому в авторскую декларацию не верит. Вот эта недостаточная четкость в решении темы кажется мне главным просчетом „Стариков-разбойников“. И еще, на мой взгляд, в финале картины недостает последней точки. Мы, клоуны, отлично знаем: что бы там ни происходило во время представления, какие бы остроумные репризы мы ни бросали, успех зависит от конечного эффекта — самой последней реплики. Благодаря ей, этой последней реплике, зритель покинет представление смеясь, довольный и… забудет, если что и было неудачное, плоское в середине».

В фильме пресловутая последняя сцена чем-то напоминает финал «Берегись автомобиля» с Деточкиным, вернувшимся к Любе из мест не столь отдаленных. Хотя того эффекта, разумеется, уже нет: Мячиков, в отличие от Деточкина, по-настоящему не «сидел» и наголо не обрился. Повесть заканчивается следующими словами:

«Мячиков думал о том, что все равно ему не добиться справедливости, что все равно его не осудят, а выпихнут на пенсию. Он грустно вздохнул, откинул дверной крючок и вышел из арестантской.