Эмансипированные женщины

- Панна Магдалена, - с волнением в голосе сказал он, - я вас не понимал. Вы были для меня самой нежной, самой благородной сестрой! Более того, вы были голосом моей несчастной матери. Сможете ли вы когда-нибудь простить меня?

Он ждал, что Мадзя протянет ему руку. Но девушка, не подавая руки, ответила:

- Я скоро уезжаю к брату. Очень далеко. Мы больше никогда уже не увидимся, и я могу сказать вам, что... ваш поступок меня нисколько не задевает.

Минуту постояв, пан Казимеж поклонился и вышел.

"Теперь он пойдет к Аде, - подумала Мадзя, - объяснит ей, что был для меня самым благородным братом, и... они поженятся... Ах, Ада! И из-за этого она ревновала?"

Мадзя смотрела на дверь и тихо смеялась. Не над паном Казимежем, нет, она смеялась тому, что чувствовала себя совсем другим человеком. Прежней веселой Мадзи, которая видела все в розовом свете, уже не было.

Глава пятнадцатая

Пан Казимеж становится героем

Пану Казимежу, этому баловню счастья, вот уже несколько месяцев не везло. Ада Сольская была на него в обиде, Стефан Сольский относился к нему с нескрываемым презрением, в салонах его принимали холодно, великосветские приятели сторонились его, а люди влиятельные уже не предлагали ему блестящих должностей. Под конец ему перестали давать в долг, и даже ростовщики стали отказывать в мало-мальски солидных займах.

Причину всех своих невзгод пан Казимеж видел в возмутительном поведении сестры Элены, которая, вместо того, чтобы отдать свою руку Сольскому, сперва кокетничала со всеми мужчинами, а потом вдруг взяла и вышла замуж за Бронислава Корковича, за пивовара!

"Это Элена виновата", - думал пан Казимеж всякий раз, когда на него обрушивалась новая неприятность. И враждой к сестре он, как зонтиком, пытался прикрыться от сыпавшегося на него града неудач.

Но вскоре град сменился ураганом.

На третий день после прогулки с Мадзей в Ботаническом саду пану Казимежу принесли письмо, подписанное Петром Корковичем, который приглашал его к себе по важному делу.

"Чего ему от меня надо, этому пивовару?" - недоумевал пан Казимеж. В первую минуту он хотел вызвать на дуэль Бронислава Корковича за недостаточно учтивое письмо его отца. Потом подумал, не ответить ли Корковичу-старшему, что тот, у кого есть дело к пану Норскому, должен сам к нему явиться. Но под конец, предчувствуя недоброе, решил все же пойти к старику и преподать ему урок вежливости.

На следующий день часа в два пополудни пан Казимеж отправился к пивовару, который принял его у себя в кабинете без сюртука и жилета, так как день был жаркий. За такую бесцеремонность пан Казимеж возымел было желание учинить Корковичу скандал, но, взглянув на могучие руки хозяина, поостыл и только сказал про себя: "Ну и медведь! Любопытно, что ему надо?"

Старый пивовар не долго томил гостя неизвестностью. Рассевшись в кресле, он указал пану Казимежу на шезлонг и спросил:

- Вы, конечно, знаете, что со вторника ваша сестра стала моей невесткой? Венчание состоялось в Ченстохове, а теперь молодые поехали на месяц за границу.

Пан Казимеж холодно кивнул головой.

- Таким образом, - продолжал Коркович, теребя бороду, - со вторника вы - член нашей семьи.

- Весьма польщен, - ледяным тоном произнес пан Казимеж.

- Зато я - не весьма, - подхватил старый пивовар, - однако надеюсь...

- Вы пригласили меня, чтобы говорить дерзости? - перебил его пан Казимеж.

- Нет. Я пригласил вас, чтобы посоветоваться с вами и уладить одно некрасивое дело. Вы взяли у некоего Мельницкого, парализованного старика, четыре тысячи рублей. А этому шляхтичу жить не на что. Надо что-то придумать.

- Вам-то какое до этого дело? - вспылил пан Казимеж.

- Позвольте, - побагровел Коркович, - я, конечно, не очень разбираюсь в ваших аристократических понятиях чести. Но мне, простому пивовару, ясно, что нельзя грабить калек, оставлять их без куска хлеба. А вы, сударь, ограбили Мельницкого, забрали из банка четыре тысячи рублей, в которых он сам крайне нуждался.

- Деньги эти Мельницкий был должен моей матери. Он взял их взаймы.

- Э, пустое! - махнул рукой Коркович. - Вы сами себя обманываете. Ваша матушка, царство ей небесное, никак не могла давать взаймы, потому что, кроме долгов, у нее ничего не было.

- Это ложь!

- Я не лгу! - крикнул Коркович, ударив кулаком по столу. - Спросите у Згерского, спросите у владельца дома, где она жила. Спросите, наконец, у Фишмана, который незадолго до ее смерти отказался ссудить ей несколько сот рублей.

- Фишман? - побледнев, прошептал пан Казимеж.

- Да, да, Фишман! Он не раз ссужал покойницу деньгами по векселям, подписанным вами... и ею...

При этих словах пивовар препакостно прищурил левый глаз, а пан Казимеж опустил голову.

- Знаю я вас, юнцов! - продолжал Коркович. - У самого сынок, который с вами по кабачкам шатался. Теперь уж его, подлеца, будет держать в ежовых рукавицах молодая жена, как пить дать, будет. Почувствует, голубчик, что женин башмак пожестче отцовского кулака. Сукин сын! Но не в этом дело. Надо вернуть Мельницкому четыре тысячи, иначе старик подохнет с голоду.