Эмансипированные женщины

- Нет, вы просто великолепны! О чем же я еще должен думать, о чем я еще могу думать? Днем, глядя на людей и их суету, я чувствую себя чужим среди них и представляю себе ту минуту, когда никакие силы человеческого ума, никакие крики не смогут разбудить меня и напомнить, что когда-то я был таким же, как все люди. А ночью я не гашу света и все время озираюсь: мне чудится, что в любую щель может проникнуть неуловимая тень, которая в мгновение ока заполнит мою комнату, всю землю, весь мир. И я погружусь в такое страшное небытие, что, если бы даже сверхчеловеческая мудрость сумела снова влить в мои жилы свежую кровь, я все равно не вспомнил бы, что когда-то существовал. Все покажется мне чужим, даже наш сад в Иксинове. И ничто меня не тронет, даже твое удивление, Мадзя, и рыдания наших стариков.

- Ах, Здись, Здись, что ты говоришь? - шептала Мадзя, обливаясь слезами.

- Для умирающего вы, пожалуй, слишком многоречивы, - вмешался Дембицкий. - Не знаю, умрете ли вы от чахотки, но желтого дома вам не миновать.

- О, я в здравом уме! - возмутился Бжеский, задетый этими словами. Каждый имеет право говорить о том, что его занимает; так почему же не поговорить о конце жизни, если ты с нею расстаешься.

Он заходил по комнате, пожимая плечами и что-то бормоча себе под нос.

Мадзя смотрела на него в оцепенении. Неужели это ее брат, неужели это веселый, неугомонный Здислав, с которым они играли в детстве? Совсем недавно он качался на верхушке липы, как на качелях, а сейчас говорит о смерти так, что можно просто прийти в отчаяние!

Вместе с тем Мадзя заметила, что Дембицкий произвел на брата сильное впечатление. Она догадалась, что в душе больного, наряду со страхом смерти, появился новый страх. Быть может, он испугался, что может сойти с ума, на что намекнул старик. Во всяком случае, его отвлекли от навязчивой мысли, и это уже было хорошо.

"Но каков Дембицкий! - подумала Мадзя. - Откуда у него этот иронический и резкий тон? Никогда бы не поверила, что такой тихоня может решиться на подобную вещь".

Здислав все расхаживал по комнате, но речь его стала более внятной.

- Нет, как вам это понравится! Шатается к сестре, черт его знает зачем, а мне, брату, не дает поговорить с ней о своей беде! Через месяц, может, даже через неделю, я буду лежать в темном гробу, посреди холодного костела, один. Вот тогда я никому не помешаю. А он еще сегодня хочет сделать из меня покойника. И ради каких-то глупых правил, по которым неприлично жаловаться, подавляет мою личность, прерывает ход моей мысли, быть может, последней...

- Положительно, вы хотите потерять рассудок, - заметил Дембицкий.

- Идите вы к черту со своей психиатрией! Разве я не здраво рассуждаю?

- Вы никак не можете освободиться от одной навязчивой мысли. Это называется мономанией.

- Но поймите же, - кричал Здислав, задыхаясь и размахивая кулаками перед самым носом собеседника, - поймите, что эта моя единственная мысль великая мысль! Ведь там, в могиле, куда вы бросите мои останки, будет разлагаться уже не только человек, но и весь мир! Тот мир, который отражается в моем мозгу и сегодня еще существует! Но завтра его уже не будет. Для вас моя смерть будет просто исчезновением одного человека, а для меня - гибелью всего мира: всех людей, которые его населяют, всех картин природы, солнца, звезд, всей прошедшей и будущей жизни. Поймите же, сударь, то, что вам, - пока не подошел ваш черед, - представляется обыденным происшествием, для меня мировая катастрофа: погибнет все, что я вижу и видел, все, о чем когда-либо думал!

- Короче говоря, - прервал его Дембицкий, - вам кажется, что после так называемой смерти наступает так называемое небытие?

Бжеский пристально посмотрел на старика.

- То есть, как это кажется? Не кажется, а так оно и есть... А что вы думаете об этом?

- А я твердо убежден, что смерть - это продолжение жизни, только эта новая жизнь полней, чем нынешняя.

- Вы что, насмехаетесь надо мной? - воскликнул Бжеский.

- И не думаю. Я уверен в своей правоте. Благодаря этому я всегда сохраняю хорошее расположение духа, хотя мне угрожает большая опасность, чем вам; а вы тут мелодраму разыгрываете.

Мадзя слушала с напряженным вниманием; Здислав просто остолбенел.

- Прошу прощенья, сударь, - неожиданно спросил он у Дембицкого, - вы богослов или филолог?

- Нет. Я математик.

- И вы говорите, вы верите, что смерть...

- Является продолжением жизни, которая к тому же становится полней, закончил Дембицкий.

Бжеский отошел от старика и присел на диванчик. Мадзя почувствовала, что в душе брата неожиданно началась тяжелая борьба. У нее мелькнула мысль, что со стороны Дембицкого жестоко внушать больному такие надежды, но вместе с тем ей было любопытно, на каком основании старик все это говорит? Ведь она не впервые слышит от него такие речи.

"Небытие и - вечная жизнь... Вечная жизнь!" - при одной только мысли об этом в сердце Мадзи проснулась такая безумная радость, что она готова была не только утешать брата, но и умереть вместе с ним, только бы поскорее обрести эту более полную жизнь.