Эмма

— Миссис Диксон? И правда! О ней я не подумал. А ей не хуже, чем ее отцу, известно, как приятен был бы мисс Фэрфакс такой подарок. Потом, эта таинственность… Делать сюрпризы более свойственно молодым дамам, нежели пожилым мужчинам. Да, теперь я не сомневаюсь: пианино прислано миссис Диксон. Говорил же я вам, что любые ваши подозрения вмиг станут моими.

— Тогда вам следует заподозрить еще и мистера Диксона.

— Мистера Диксона? Прекрасно! Да, вернее всего, это общий их подарок. Мы ведь говорили с вами на днях, если помните, о том, как он пламенно восхищался игрой мисс Фэрфакс.

— То, что вы тогда сказали, подтвердило мысль, которая возникла у меня еще раньше. Не ставя под сомнение добрых намерений мистера Диксона или мисс Фэрфакс, я не могу не заподозрить, что, сделав предложение ее подруге, он имел несчастье влюбиться в нее саму или же заметил некоторое неравнодушие с ее стороны. Можно высказать две дюжины предположений, и ни одно из них не попадет в цель, но я уверена: неспроста мисс Фэрфакс приехала в Хайбери, вместо того чтобы отправиться с Кэмпбеллами в Ирландию. Здесь ей остается только терпеть лишения и каяться, там же она вкушала бы удовольствия. Все эти слова о воздухе родных мест кажутся мне придуманными только для отвода глаз. Еще бы ничего, если бы сейчас было лето, но кому какая польза от родного воздуха в январе, феврале и марте? В эти месяцы хрупкому здоровью полезней затопленный камин и закрытый экипаж. Хоть вы и берете на себя благородное обязательство разделять со мной мои подозрения, я отнюдь не требую от вас этого. Я лишь откровенно говорю вам, что думаю.

— Но, честное слово, ваши предположения кажутся мне очень вероятными. За то, что мистер Диксон предпочитает музицирование мисс Фэрфакс музицированию своей супруги, я вам ручаюсь.

— К тому же он спас ей жизнь. Вы слыхали о той морской прогулке, когда она едва не упала за борт, а он ее подхватил?

— Я сам там был.

— Вот как? Вы были там и, очевидно, ничего не заметили, иначе эта мысль не казалась бы вам теперь новой. Вот я бы на вашем месте сделала много открытий.

— Не сомневаюсь. Я же, по своему простодушию, увидел только, что мисс Фэрфакс чуть-чуть не свалилась с корабля, а мистер Диксон ее поймал. Это случилось в один миг. Правда, последовавшее затем всеобщее волнение длилось довольно долго (полагаю, прошло около получаса, прежде чем мы все успокоились), но было оно именно общим: особенных чувств с чьей-либо стороны я не приметил. Это, однако, вовсе не значит, что вы, очутившись на моем месте, не совершили бы каких-нибудь открытий.

Тут разговор между Эммой и Фрэнком Черчиллом прервался. Им пришлось, как и всем, чинно сидеть, ожидая окончания довольно-таки продолжительной перемены блюд. Лишь когда стол был заново накрыт и на каждом его углу появилась большая тарелка с закусками, к гостям вернулась прежняя непринужденность, и Эмма сказала:

— Это пианино все для меня решило. Для того чтобы утвердиться в моем подозрении, мне кое-чего не хватало, но теперь я знаю вполне достаточно. Помяните мое слово: скоро мы услышим, что инструмент прислан в подарок от мистера и миссис Диксон.

— Но если Диксоны станут это отрицать, мы принуждены будем заключить, что фортепьяно куплено Кэмпбеллами.

— Нет, я уверена: оно не от Кэмпбеллов. И мисс Фэрфакс это знает, иначе первым делом подумала бы на них. Но она растерялась и ничего не смогла сказать определенно. Быть может, вас я и не убедила, но сама убеждена: главный виновник — мистер Диксон.

— Вы, право, обижаете меня, ежели думаете, будто я мог не внять вашим доводам. Вы совершенно подчинили себе мой разум. Сперва, когда я полагал, что вы, как и все, приписываете подарок полковнику Кэмпбеллу, мне виделось в этом только лишь естественное проявление отеческой доброты и более ничего. Потом вы упомянули миссис Диксон, и я понял: вероятнее всего, пианино прислано в знак теплой женской дружбы, — ну а теперь я смотрю на него не иначе как на любовное приношение.

Продолжать было, по-видимому, уже ни к чему: мистер Фрэнк Черчилл выглядел так, будто в самом деле искренне уверился в правоте Эммы, поэтому она более ничего не сказала, заговорив о другом предмете. Ужин завершился, подали десерт, вошли дети: гости стали о чем-то их спрашивать, за что-то хвалить, продолжая между прочим о том о сем беседовать друг с другом. Одни замечания выделялись остроумием, другие — глупостью, в основном же это было не хуже и не лучше того, что повторялось изо дня в день: устаревшие новости, тяжеловесные шутки.