Вскоре после того как леди перешли из столовой в гостиную, стали прибывать другие дамы, которые не были приглашены к ужину. Вошла и мисс Смит. Любуясь своею милой маленькой подругой, Эмма, быть может, и не находила в ее манерах особого достоинства или изящества, зато видела цветущее очарование и подкупающую безыскусственность, а также от всей души радовалась бодрому и легкому расположению духа. Чуждая излишней сентиментальности, Харриет веселилась, облегчая боль разочарования в любви. Кто бы угадал, глядя на нее, сколько слез она пролила недавно? Находиться в обществе, где все, включая ее самое, нарядно одеты, сидеть, улыбаться и ничего не говорить, а просто быть хорошенькой — для счастья настоящего момента ей более ничего и не требовалось. В отличие от мисс Смит мисс Фэрфакс имела горделивый вид и горделивую поступь, но Эмма подозревала, что Джейн могла бы позавидовать Харриет и охотно согласилась бы терпеть муки той, которая любила (пускай даже безответно, пускай даже мистера Элтона), в обмен на опасное удовольствие сознавать, что сама любима мужем своей подруги.
Многолюдность собрания избавляла Эмму от необходимости беседовать с мисс Фэрфакс. Говорить о пианино ей не хотелось. Она уверена была, что уже разгадала секрет, а притворные выражения любопытства считала нечестностью и потому намеренно держалась в стороне. Другие же наперебой кинулись поздравлять счастливую обладательницу инструмента, и Эмма заметила на лице Джейн краску — краску вины, которую та ощущала, говоря о своем «славном друге полковнике Кэмпбелле».
Миссис Уэстон, обладательница доброго сердца и музыкального слуха, более других заинтересовалась новостью дня, и мисс Вудхаус не могла не улыбаться, видя настойчивость ее расспросов. Ей так много хотелось узнать и сказать о звучании струн, о клавишах и педалях, что она не замечала того нежелания говорить об этом предмете, которое сама Эмма столь ясно читала на лице прекрасной героини.
Вскоре к дамам стали присоединяться джентльмены. Первым был Фрэнк Черчилл — первым и самым неотразимым. Поклонившись