Энрико Карузо: легенда одного голоса

— Я хотел бы, чтобы ты сильно потолстела, тогда никто не обращал бы на тебя внимания.

Сказав это, он тяжело вздохнул.

Каждый раз, когда Энрико приходил домой, он переодевал­ся и, если никого не ждал, больше не надевал костюма. Он носил темно-красную, зеленую или синюю куртку с поясом, се­рые шелковые брюки и рубашки с мягкими воротниками. Ко­гда мы поженились, я была поражена количеством и разнооб­разием его одежды и обуви. В одном из отделений его гардеро­ба находилось 80 пар разной обуви, в другом - 50 костюмов. На мой вопрос, зачем ему столько одежды, он отвечал, что это нужно по двум причинам. Во-первых, это нравится ему, а во- вторых, — другим. Через несколько дней после свадьбы мой отец прислал мне сундучок, содержавший все то, что я остави­ла дома. Там было лишь несколько книг и картин, два платья и зимнее пальто. Энрико вошел в комнату в тот момент, когда я разбирала свои вещи. Он взял пальто в руки.

— У тебя есть что-нибудь потеплее, например, меховое пальто?

—  Это хорошее и теплое пальто, — ответила я.

Он нежно сказал:

— У тебя будет все. А сегодня я хочу подарить тебе меховое пальто.

Днем мы пошли в магазин Джозефа на 5-й авеню. Я впервые попала в такое место. Мы вместе с хозяином уселись около не­большого помоста. Я была смущена, а Энрико спокоен, как обычно. Перед нами проходили манекенщицы в собольих, гор­ностаевых, бобровых и других шубах. Нам показали множество муфт и шляпок.

— Что тебе больше всего понравилось?

— Боже мой. Это все великолепно. Я и во сне не видела ни­чего подобного.

Молескиновое (кротовое) пальто мне показалось меньше по размеру, чем другие, и, решив, что оно должно меньше сто­ить, я указала на него.

— Да. Оно и мне нравится, — сказал Энрико и повернулся к хозяину.

—  Мы возьмем их все.

Так как я не разбиралась в вопросах моды, Энрико занимал­ся подбором моего гардероба и даже присутствовал на пример­ках. Он начал с того, что заказал для меня 69 туалетов: 15 выход­ных платьев, 12 повседневных, 8 костюмов, 6 домашних ком­плектов, 12 вечерних накидок, 4 пеньюара и 12 пижам.

Поскольку я бывала в опере дважды в неделю, причем долж­на была каждый раз надевать новое платье, мои выходные туа­леты менялись по нескольку раз за сезон. Целыми днями я разъезжала по магазинам и ателье. Я не могла выдерживать примерки больше часа. У меня кружилась голова от постоян­ных вращений, но портнихи были безжалостны и продолжали прикалывать булавки, что-то подрезать и задавать вопросы.

Как-то мне очень понравилась шляпа, в которой Энрико пел в «Риголетто». Тулья шляпы была сделана из красного вельвета, широкие поля отделаны синим сатином, а сбоку во­ткнуто белое страусовое перо. Примерно через месяц, когда я, выздоравливая после воспаления легких, еще находилась в по­стели, Энрико постучал в дверь и сказал:

— У меня есть подарок для тебя.

С ним вошли Марио и Энрикетта. У всех в руках были боль­шие коробки. В них оказались шесть шляп разного цвета, по­добных той, в которой он пел. Он хотел, чтобы я выходила в них на улицу, что я, конечно, и делала. Шляпы оказались мне не со­всем к лицу, и я с трудом подбирала к ним платья. Энрико так же расточительно покупал драгоценности, тщательно просмат­ривая все, предлагавшееся ему, чтобы выбрать именно то, что нужно. Через месяц большой ларец наполнился всякого рода драгоценностями. Они подбирались к туалетам и стали такой же простой принадлежностью к ним, как платки и перчатки. В стене нашей спальни находился сейф, секрет замка которого знали только мы с Энрико. Там хранились драгоценности и ме­шочки с золотом «на непредвиденные обстоятельства». Соби­раясь в оперу, я выбирала украшения и помещала ларец обрат­но в сейф. Театр находился в трех кварталах от нас. В середине первого акта я нередко начинала вспоминать, закрыла ли я сейф. В таких случаях, когда Дзирато приходил, чтобы прово­дить меня за кулисы, я просила его сходить домой. Если сейф оказывался открытым, я возвращалась, чтобы закрыть его, бес­покоясь в то же время, как бы Энрико не заметил моего отсут­ствия. Я чувствовала, что нехорошо ставить Дзирато в положе­ние, которое могло бы оказаться неудобным, если бы что-нибудь исчезло.

Энрико был безжалостен к певцам, которые просили про­слушать их, а без таких просьб не проходило и дня. Попадались хорошие голоса, но чаще случались плохие. Чаще всего прослу­шать их просили светские дамы. Я вспоминаю одну из них, ко­торая намеревалась пропеть ему весь свой репертуар — даже по­сле того, как Энрико сказал ей, что ее голос не годится для опе­ры.

— Но что же плохого в моем голосе? — домогалась она.

— Он слишком стерт, — откровенно сказал Энрико.