Энциклопедия жизни русского офицерства второй половины XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова)

Теперь мои товарищи-михайловцы стали смотреть на меня как на коренного своего товарища, потому что из других училищ переводы на 3^й курс бывали часто, но чтобы переведенный получил звание портупей-юнкера математического, т. е. коренного отделения этого курса, случай был первый. В жизнь мою ничего особенного это звание не внесло, кроме права при окончании курса выбрать любую вакансию, куда бы я ни захотел: в гвардию или в армию.

За годы пребывания в Петербурге у меня завелись и личные знакомства в городе, которые я довольно добросовестно поддерживал. Частью это были друзья брата Александра, а частью мои личные знакомые семьи. Сюда я ходил по приглашению. Особенно зимою, на танцевальные вечера и очень весело проводил время. Переписку с родными и моими друзьями в провинции я также поддерживал, хотя редко.

У друзей брата Александра я встречался с университетской молодежью и слушательницами разных высших женских курсов (Бестужевских, фельдшерских и медицинских), а вообще, с людьми свободных воззрений. Слушал много для меня нового и интересного; сам тоже вступал иногда в споры. Но прежде всего почувствовал, насколько узок был мой кругозор раньше и как много мне надо еще прочитать, чтобы тягаться в спорах и суждениях с этими моими сверстниками и сверстницами. Не со всеми их взглядами и убеждениями я мог соглашаться, отлично понимая, что и они хватают только верхушки знаний и чужие готовые выводы. Но идеальные стремления к добру, правде, равной справедливости в распределении земных благ в человечестве, а в частности, в угнетенном и обездоленном русском народе меня захватывали и своей пылкой готовностью служить этому народу самоотверженно, и страстной, неотразимой по своей убедительности критикой тяжких язв государственной и экономической жизни, народного бесправия.

Все-таки мне вот что казалось странным. Какой-либо яркий и красноречивый оратор, увлекавший нас, слушателей, куда-то вперед, к общему благу и счастью, как только оканчивал курс и получал определенное место с приличным окладом, сразу остывал и даже становился защитником всего существующего порядка вещей. На вопрос мой, как же это он так просто переменил свои убеждения, я выслушивал, иногда с усмешкой, пренебрежительный ответ: «А, полноте! Кто в молодости не увлекался и не болтал?!» Меня это озадачивало сильно, так как для немалого числа энтузиастов, а в том числе и моего брата Александра, такая «словесность» оплатилась крайне тягостно и дорогой ценой.

Внимательно вслушиваясь во все такие споры и рассуждения, я убедился во множестве разногласий между спорящими, когда вопрос заходил о создании чего-либо нового и определенного вместо существующего ненавистного и полного недостатков строя жизни и государственного управления. Единодушие, энергия да энтузиазм обличителей существующего порядка управления страной сразу резко падали, когда заходила речь о создании нового порядка. Здесь мнения разделялись и переходили в междоусобицу и отчаянные споры среди множества кружков, на которые как-то тогда разбивалась мысль даже самых крупных руководителей дум современной русской молодежи. В спорах этих я разобраться тогда совершенно не мог, но не находил в своем мозгу также достаточных оснований согласиться безапелляционно с каким-либо одним кружковским мнением.

Мне все-таки в этом энтузиазме порицания всего существующего порядка казалось что-то неверным. Я не слышал даже от лучших ораторов и не читал чего-либо для меня достаточно убедительного и в подпольной попадавшей в мои руки литературе, чтобы слепо пойти по стопам проповедников этих новых идей.

Из моей, еще юной жизни я опытным путем постиг уже очень много недостатков и язв нашей общественной жизни. Соприкосновение с жизнью простого народа (во время моих поездок к отцу на хутор, а потом к матери в Херсонскую губернию) убедили меня в том, что освобождение крестьян от крепостной зависимости – величайшее благо для русского народа; что простой сельский люд стал жить неизмеримо лучше, чем при крепостном праве, а бывшие его господа все стали жить хуже и даже многие разорились и захудали. В страстных же речах модных проповедников будущего я часто встречал детей именно этих пострадавших и захудалых представителей когда-то властного над народом слоя общества. Я видел также, как быстро меняют свои убеждения такие краснобаи, оканчивая свое образование… И для меня во всех этих страстных обличениях чувствовалась какая-то фальшь. Искренности и глубины убеждения не чувствовалось в этих речах. Тем не менее, из соприкосновения с этим невоенным миром учащейся молодежи я вынес отвращение к физическому и эксплуататорскому засилью над бедным и невежественным нашим народом и стремление самому себя проверять, чтобы не стать достойным тяжкого порицания в своей личной и служебной деятельности.