Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера

В спорах о виновниках Первой мировой войны Фриц Фишер и его ученики руководствовались в основном предположением, что если историк обнаруживает в документах экономический мотив или заинтересованный хозяйствующий субъект, то он делает шаг к пониманию сути вещей. Но оглядываясь назад, начинаешь сомневаться в том, что склонность школы Фишера к экономической интерпретации сослужила добрую службу его теории о том, что Германия умышленно развязала войну. Ведь смертельная авантюра большой войны менее всего объяснима экономическими мотивами. Общественные амбиции также не служат рациональным объяснением трагического «прыжка в неизвестность» августа 1914 года, потому что чудовищная война, вынуждающая к мобилизации последних резервов, почти неизбежно ведет к глубочайшим потрясениям (см. примеч. 21). Экономическая или социально-историческая интерпретация предыстории 1914 года всегда предполагает, что участвующие стороны невротически интерпретировали свои интересы. Так что и здесь приходится искать ключ среди патологических механизмов.

Кинетика кайзера и структурная нервозность мировой политики Вильгельма II

Среди всех немцев, считавших себя кайзерами, Вильгельм II был единственным, кто мог себе это позволить, не будучи обвинен в мании величия. Его Великие идеи до некоторой степени совпадали с реальностью, и определить ту грань, за которой начиналась мания величия, у него было сложнее, чем у обычного смертного. Однако уже довольно скоро после вступления Вильгельма II на престол пошли слухи о том, что он психически ненормален. С момента разрыва между молодым кайзером и Бисмарком старый канцлер стал главным источником сомнительных слухов о психическом состоянии Вильгельма. Сторонники Бисмарка невольно вспоминали Фридриха Вильгельма IV, «романтика на троне», закончившего свои дни психически больным, и критиковали Вильгельма II за непредсказуемость, спонтанность и склонность к политическим фантазиям. И даже генерал-фельдмаршал Вальдерзее, который подстрекнул Вильгельма II к отставке Бисмарка и нередко служил ему наставником в политике, был ненамного лучшего мнения о своем кайзере.

Тревожные намеки на характер кайзера множились, пока не переросли в излюбленную тему разговоров, где сходились воедино самые различные знатоки кайзера. В 1894 году вышло эссе Людвига Квидде[179]

«Калигула», выдержавшее впоследствии 34 издания и ставшее «самым успешным в кайзеровской Германии политическим памфлетом» (Велер). В образе полусумасшедшего римского императора любой читатель сразу же распознавал сатиру на кайзера Вильгельма II. Квидде совершенно серьезно верил в сходство между «имперским безумием»[180] римлянина и Гогенцоллерна. Вдохновляло его и новое учение о неврастении, в котором тогда еще допускалось, что нервозность – лишь первый шаг на пути к безумию. По Квидде, «характерной чертой» любых предприятий Калигулы была «нервозная торопливость, непрестанные переходы от одной задачи к другой». Ссылаясь на Кассия Диона, Квидде писал о «суетности и беспокойстве» Калигулы, «противоречивости и непредсказуемости его внезапных идей», «нервозных чертах». Вкупе с явной склонностью обоих императоров к бахвальству все это послужило для Квидде основанием считать сходство между Калигулой и Вильгельмом II «воистину загадочным», и невероятный успех его сочинения показывает, насколько востребованным было такое восприятие кайзера (см. примеч. 22). Если психология стала тогда считаться одним из главных ключей к реальности, то немалую лепту внес в это Вильгельм II. Посвященные ему тексты изобилуют психологическими намеками и ассоциациями. Иногда «нервозным» его называли те, кто прикрывал этим эвфемизмом «манию величия» или pseudologia phantastica[181]. Диагноз «нервозность», в котором можно было слышать и нотки симпатии, и куда менее приятные нотки, устраивал как друзей, так и критиков кайзера. Его сопровождали такие иронические эпитеты, как «Вильгельм Непостоянный», «Вильгельм Внезапный», «Вильгельм Торопливый». Бюлов в своих мемуарах не раз упоминает «неврастению» Вильгельма II как общеизвестный факт. Филипп Эйленбург, долгое время имевший самые доверительные отношения с кайзером, с самого начала считал его «нервы» лейтмотивом всего и вся. Умоляя Вильгельма II поберечь нервы, он жаловался на собственный горький опыт и ощущал внутреннее родство с горячо любимым кайзером: