Эпоха великих потрясений: Энергетический фактор в последние десятилетия холодной войны

Эта доктрина отражает восприятие целей советской афганской кампании политическим истеблишментом Вашингтона, находившимся под влиянием геополитического мышления З. Бжезинского. Согласно этому восприятию, своим продвижением на юг, в Афганистан, СССР выдавал планы по установлению контроля над Персидским заливом – основным поставщиком «черного золота» в развитый мир^[531]. В сентябре 1980 года советский министр иностранных дел А. А. Громыко попытался убедить госсекретаря Э. Маски в ошибочности таких идей. «Объяснение политики СССР в Афганистане стремлением установить контроль над регионом Залива с тем, чтобы сделать для США невозможной покупку нефти, или с целью создания препятствий для ее добычи, есть не что иное, как результат крайне низкого уровня понимания советской политики, школьного подхода и ничего другого», – заявил он

^[532]. Однако увещевания советского министра оказались не очень-то результативными. Только начало войны между Ираком и Ираном обнажило весь спектр внутрирегиональных угроз стабильности поставок нефти, отодвинув советскую угрозу ближневосточной нефти на второй план.

Европу же в этой ситуации беспокоила не только угроза Персидскому заливу со стороны Москвы, но и угроза стабильности энергетических поставок с Ближнего Востока. В самом деле, как отмечает Д. Пейнтер, исследователь энергетической истории, по сути дела, Советский Союз был единственной надежной альтернативой для европейских потребителей, поскольку ближневосточные поставщики компрометировали себя с той же частотой, с которой происходили конфликты в регионе (сбои в поставках были в 1956, 1967 и 1973 годах). Ливия и Алжир, два крупнейших североафриканских производителя нефти, также имели свою историю неисполнения контрактов^[533]

.

В итоге европейцы, разделяя взгляд США на опасность советского экспансионизма, тем не менее приняли решение о выходе на новый уровень взаимодействия с СССР. Материальным воплощением этого стало строительство экспортного газопровода «Уренгой – Помары – Ужгород» в Европу, вошедшего в политический жаргон того времени под названием «сибирская труба». В докладе Д. М. Гвишиани первому заместителю председателя СМ СССР Н. А. Тихонову указывалось на прямую связь между текущим кризисом и поиском путей расширения связей с СССР в области энергетики со стороны, например, немецкого бизнеса, о чем руководству ГКЭС заявляли в беседах представители Министерства экономики ФРГ^[534].

Суть проекта заключалась в том, чтобы соединить новые газовые месторождения Уренгоя с границей СЭВ^[535] в районе г. Ужгород (граница СССР, Чехословакии и Венгрии), откуда газ мог бы поступать в Австрию, Германию, Италию, Францию, Нидерланды и т. д. Переговоры по этому проекту начались с немецкими промышленниками еще в 1978 году, когда Брежнев впервые предложил Г. Шмидту рассмотреть возможность развивать советские газовые ресурсы вместе. Cудя по документам Минвнешторга, на конец 1979 года были получены заявки от Франции, Австрии, Италии, Бельгии, Норвегии, Швейцарии и даже от главного газового производителя Европы, Нидерландов, на 60–70 млрд м³ газа в год, что «значительно превышало проектное количество»^[536]

. Приступали к новому общеевропейскому проекту на фоне резкого ухудшения отношений между Западом и Востоком. Министр Н. С. Патоличев в беседе с директором Deutsche Bank обращал внимание на политическое значение освоения колоссальных богатств Дальнего Востока СССР: «В отдельных случаях у нас самих нет необходимости осваивать те или иные месторождения. Но мы готовы начать их освоение для того, чтобы поставлять соответствующие товары тем странам, которые будут готовы к сотрудничеству с СССР на взаимовыгодной основе»^[537].

Кризис в Иране только укреплял понимание своевременности крупного инфраструктурного проекта, который мог бы гарантировать энергетическую безопасность европейского континента. Тогда же пришло понимание, что экспортная магистраль протяжённостью более 4500 тыс. км должна быть куда мощнее, чем обсуждавшийся ранее проект расширения Трансиранской магистрали, чтобы иметь экономический смысл (изначально речь шла о 40 млрд м³ в год, в итоге был построен газопровод мощностью 32 млрд м³ в год). В силу этих причин к немецкой Ruhrgas, которая была не в состоянии освоить такие мощности, подключилcя ряд других компаний, теперь 28 % мощностей должна была получать французская Gaz de France и по 15 % – бельгийская Distrigaz и нидерландская Gasunie.

Летом 1981 года по итогам длительных переговоров с основными поставщиками оборудования, в которых советские инженеры и сотрудники Министерства внешней торговли показали себя искусными переговорщиками^[538], было подписано соглашение о финансировании проекта между советской стороной, консорциумом банков во главе с Deutsche Bank и АKA Ausfuhrkredit GmbH (позднее к ним присоединился ряд французских банков и Экспортно-импортный банк Японии), а также поставщиками труб и оборудования во главе с немецкой Mannesmann.