Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Многолетний борец с “правовым ущемлением” пользуется “средствами, по своей самодурской крутости и деспотическому произволу ранее неслыханными”; “смирный и безответный тихоня” встал во главе “самых отъявленных хулиганских банд”; принципиальный гуманист “расточает… принудительные работы и «высшие меры»”; “присяжный пацифист, пуще огня боявшийся военной службы”, стал “командовать крупными военными единицами”; и, что самое поразительное,

некогда убежденный и безусловный противник смертной казни не только за политические преступления, но и за тягчайшие уголовные деяния, не терпевший, что называется, вида зарезанного цыпленка, – превратившись наружно в человека в коже и с наганом, а в сущности потеряв всякий человеческий образ, смешавшись с толпой других ревнителей и профессионалов “революционного правосудия”, выходцев из более молодых и более жестокосердых наций, точно, хладнокровно и деловито, как статистику, ведет кровавые синодики очередных жертв революционного Молоха или стоит в подвале Чеки на “кровавой, но почетной, революционной работе”[269]

.

Позиция авторов сборника по вопросу “коллективной ответственности” (термин Ландау) не отличалась от позиции Шульгина. Учитывая “старую страсть периферии к выискиванию и превознесению евреев, прославившихся на разных поприщах культурной деятельности”, и в особенности ввиду “беззастенчивой кампании, ведущейся вокруг имени Эйнштейна”, придется, писал Бромберг, объявить своими и палачей. По словам Д. С. Пасманика,

ответственно ли еврейство за Троцких? Несомненно. Как раз национальные евреи не отказываются не только от Эйнштейнов и Эрлихов, но и от крещеных Берне и Гейне. Но в таком случае они не имеют права отрекаться от Троцкого и Зиновьева… Это значит напомнить польским лицемерам, устраивающим погромы из-за расстрела Будкевича, что во главе большевистской инквизиции – Чека – стоит чистокровный поляк Дзержинский, напомнить латышам, что они сыграли в советской России самую позорную роль кровожадных палачей – вместе с китайцами. Одним словом, мы честно признаем нашу долю ответственности[270]

.

Позиция эта оказалась непопулярной (хотя и не вполне бесплодной[271]), поскольку подразумевала, что каждому есть в чем виниться, но не предлагала универсальной меры виновности; поскольку “честное признание” казалось невозможным без всеобщего отказа от лицемерия; поскольку ни Шульгин, ни “латыши” не спешили исполнять свою часть покаянного действа; поскольку погромы были специфически антиеврейскими, тогда как большевистский террор – гибко антибуржуазным; поскольку через десять лет к власти в Германии придут нацисты; и поскольку национальные каноны образуются не из “особых, поразительных или замечательных” деяний (как полагает Ян Т. Гросс), а из вызывающих гордость сказаний о триумфах, утратах и жертвоприношениях. И наконец, поскольку нации не имеют возможности искупить свою вину. Язык Бикермана и его единомышленников – христианский язык раскаяния и покаяния, обращенный к смертным обладателям бессмертных душ. Люди, образующие нацию, могут испытывать стыд, но нации как таковые не в состоянии пойти к исповеди, совершить покаяние и предстать перед творцом своим. Требования национального покаяния не могут быть исполнены, потому что не существует законного источника искупительной епитимьи, утвержденного кворума кающихся грешников и общепризнанного авторитета, способного судить об искренности раскаяния[272].