Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Левинсон управлял таким человеком, потому что принадлежал к числу избранных и обладал истинным знанием. Некоторые коммунисты обретали истинное знание потому, что были наделены особыми качествами (железной волей, например, или врожденным чувством справедливости), другие развивали в себе особые качества вследствие обретения истинного знания (посредством внезапного озарения, умерщвления плоти или формального ученичества). Так или иначе, об их предназначении свидетельствовала печать избранности в виде сочетания физической ущербности с проницательным взглядом (типичного для канонических евреев, а также христианских святых и интеллигентов-мучеников). Левинсон отверг всю мировую ложь, когда был “тщедушным еврейским мальчиком… с большими наивными глазами”, глядевшими со старой семейной фотографии “с удивительным, недетским упорством”. Свой дар он сохранил до конца: “немигающий взгляд” Левинсона мог выдернуть человека “из толпы, как гвоздь”; “немутнеющие”, “нездешние”, “глубокие как озера” глаза его “вбирали Морозку вместе с сапогами и видели в нем много такого, что, может быть, и самому Морозке неведомо”[289].

Ясновидение позволяет Левинсону возвыситься “над своим слабым телом” и вывести заблудших людей на дорогу к спасению. Бестелесное сознание торжествует над “обломовской” инертностью.

Ведь именно у нас, на нашей земле, – думал Левинсон, заостряя шаг и чаще пыхая цигаркой, – где миллионы людей живут испокон веков по медленному, ленивому солнцу, живут в грязи и бедности, пашут первобытной сохой, верят в злого и глупого бога, именно на такой земле только и могут расти такие ленивые и безвольные люди, такой никчемный пустоцвет…

И Левинсон волновался, потому что все, о чем он думал, было самое глубокое и важное, о чем он только мог думать, потому что в преодолении всей этой скудости и бедности заключался основной смысл его собственной жизни, потому что не было бы никакого Левинсона, а был бы кто-то другой, если бы не жила в нем огромная, не сравнимая ни с каким другим желанием жажда нового, прекрасного, сильного и доброго человека[290].

Ради создания нового, прекрасного человека – аполлонийца телом и меркурианца разумом – Левинсон должен делать то, что “необходимо”, включая реквизицию последней свиньи у плачущего крестьянина и убийство неспособного передвигаться раненого товарища. Цена, которую он платит, высока, но загадочна: “личная ответственность”. Чем выше степень личной ответственности за деяния, обыкновенно считающиеся дурными, тем зримее знаки избранности и внутренняя сила, о которых они свидетельствуют. И Демон, и Прометей, комиссар “несет в себе” муку исторической необходимости[291].

В “Комиссарах” Юрия Либединского (соратника Фадеева по РАППу, еврея и комиссара) героев Гражданской войны собирают на специальные курсы воинской дисциплины и политграмоты. За боевую подготовку отвечает бывший царский офицер (“военспец”), идеологической работой руководят некрасивые телом, но сильные духом Ефим Розов и Иосиф Миндлов. Оба – болезненные, бледногубые и близорукие, оба “часы сна отдают чтению Маркса”, оба знают требования “необходимости” и следуют им до конца. Розов, глава политотдела, был подмастерьем часовщика, когда в марте 1917 года взглянул на “склонившиеся, неподвижные фигуры” в последний раз. “Но терпеливая и осторожная сноровка часовщика на всю жизнь въелась и пригодилась для борьбы и работы”. Он стал мастеровым революции, Штольцем среди ее Обломовых. “Не похож он на здешний неторопливый народ. Сухонький, маленький, Розов поворачивался быстро, резко, но без лишней суеты, как ножик в руках у ловкого в резьбе человека”. Его работа – “пересмотреть комиссаров, словно побывавшее в бою оружие, не зазубрились, не дали ли трещин, не проржавели ль? И еще раз отточить и откалить для той битвы, которая будет”[292]

.

Всем пролетарским отрядам нужен такой человек. Чекист Абрам Кацман в “Шоколаде” (1922) А. Тарасова-Родионова сутул, лицом землист, очкаст и горбонос. В “Четырех днях” Василия Гроссмана угрюмый комиссар Факторович