Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Савицкому предстояло стать последним наставником еврейского мальчика. Мальчика, который уже изучил музыку и право, а также древнееврейский, русский и французский языки. Его учителями были Александр Сергеевич Пушкин, господин Загурский, Галина Аполлоновна, Ефим Никитич Смолич и русская проститутка Вера, которая “обучила его своей науке” в уплату за первый рассказ. Задачей Савицкого и его казаков было преподать ему “простейшее из умений – уменье убить человека”[280].

Один из уроков состоялся в городке Берестечко, где он увидел “вышку Богдана Хмельницкого” и услышал, как “дед с бандурой… детским голосом спел про былую казачью славу”.

Прямо перед моими окнами несколько казаков расстреливали за шпионаж старого еврея с серебряной бородой. Старик взвизгивал и вырывался. Тогда Кудря из пулеметной команды взял его голову и спрятал ее у себя под мышкой. Еврей затих и расставил ноги. Кудря правой рукой вытащил кинжал и осторожно зарезал старика, не забрызгавшись. Потом он стукнул в закрытую раму.

– Если кто интересуется, – сказал он, – нехай приберет. Это свободно…[281]

Рассказчик (как и сам Бабель) назвался Лютовым. Уроки шли один за другим. Первой жертвой стал гусь.

Строгий гусь шатался по двору и безмятежно чистил перья. Я догнал его и пригнул к земле, гусиная голова треснула под моим сапогом, треснула и потекла. Белая шея была разостлана в навозе, и крылья заходили над убитой птицей.

– Господа бога душу мать! – сказал я, копаясь в гусе саблей. – Изжарь мне его, хозяйка[282].

В награду Лютов получил место у костра, звание “братишки” и миску самодельных щей со свининой. Но казаком он не стал. Его работой было читать им Ленина, а его сердце, “обагренное убийством, скрипело и текло”. Он не овладел простейшим из умений, не полюбил своего жеребца, не расстался с очками на носу и осенью в душе. Даже в ЧК Бабель работал переводчиком. “Мяукнул конь, и кот заржал – / Еврей казаку подражал”[283]

.

Так было у Бабеля, у бабелевских двойников, у бесчисленных еврейских юношей, не умевших плавать, и у “лишних людей” русской литературы, не сумевших удовлетворить русскую женщину. Но не это сделало Бабеля “литературным Мессией… из солнечных степей, обтекаемых морем”, как он себя называл. Литературным Мессией из солнечных степей, обтекаемых морем, сделало Бабеля совершенное им открытие еврейских аполлонийцев: евреев “жовиальных, пузатых, пузырящихся, как дешевое вино”; евреев, которые думали “об выпить хорошую стопку водки” и “об дать кому-нибудь по морде”; евреев, которые звались Королями и походили “на матросов”; евреев, способных заставить русскую женщину по имени Катюша “стонать и заливаться смехом”; евреев, которые были “выше самого высокого городового в Одессе”; евреев, чье “бешенство… содержало в себе все, что нужно для того, чтобы властвовать”; евреев, способных перетасовать “лицо своему отцу, как новую колоду”; евреев с “душой убийцы”; евреев, достойных прозвищ “Казак” и “Погром”. Не Давидов, а Голиафов, не Улиссов, а Циклопов[284].

Одним из таких евреев был кузнец Иойна Брутман. У Иойны было три сына, “три раскормленных бугая с багровыми плечами и ступнями лопатой”. Первый унаследовал ремесло отца, второй ушел в партизаны и погиб, а третий, Семен, “перешел к Примакову – в дивизию червонного казачества. Его выбрали командиром казачьего полка. С него и еще с нескольких местечковых юношей началась эта неожиданная порода еврейских рубак, наездников и партизанов”[285].