Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Когда бездомные аполлонийцы высадились на новых меркурианских берегах, им объявили, что они у себя дома. Некоторым пришлось подождать, или пристроиться где-нибудь по соседству, или отрубить головы какому-то количеству самозванцев, но так или иначе каждому новому Улиссу предстояло добраться до своей собственной Итаки – кроме самого первого, который, как напророчил Данте, так и остался бездомным. Евреям не разрешали играть роль глобального племени (теперь это было предательством, а не нормальным для меркурианцев поведением), но и в местные племена их тоже не принимали. По словам Ханны Арендт, “нет сомнения в том, что евреи были единственным межъевропейским элементом в национализированной Европе”. Они же были единственными по-настоящему современными гражданами Европы. Но современность без национализма – голый капитализм. А голый капитализм, по мнению большинства европейцев, безнравствен. Как сказал Карл Маркс, “химерическая национальность еврея есть национальность торговца, вообще денежного человека… Общественная

эмансипация еврея есть эмансипация общества от еврейства”[147]

.

Выйдя из гетто и местечек, евреи попали в новый мир, который был похож на старый в том отношении, что их умения и навыки считались полезными, но морально сомнительными. Было, впрочем, и существенное отличие: евреи больше не были официально признанными профессиональными чужаками, а следовательно, не обладали специальным мандатом на морально сомнительные занятия. Новая лицензия на аморальность принадлежала национализму, а официальные национализмы евреев не признавали. Каждый еврейский отец стал аморальным – либо потому, что оставался профессиональным чужаком, либо потому, что был современным гражданином без легитимного племени. И тот и другой были капиталистами; и тот и другой принадлежали к химерической национальности.

* * *

Два главных пророчества современности дали два разных ответа на вопрос о еврейской склонности к отцеубийству. Фрейдизм объявил ее универсальным недугом, утверждая, что единственный способ спасти либеральную цивилизацию состоит в том, чтобы контролировать эту склонность терапевтически (и взрослеть с соблюденьем приличий). Марксизм приписал ее пролетариату и призвал к более или менее метафорическому убийству всех плохих отцов в надежде спасти мир от иудаизма и избавить всех будущих детей от необходимости убивать своих родителей.

Но существовало и третье пророчество – такое же отцеубийственное, как и первые два, но гораздо более конкретное: современный еврейский национализм. Разве евреи не могут превратиться из химерической национальности в “нормальную”? Разве не могут иметь собственную Родину? Разве не могут защититься от капитализма в собственной игрушечной Аполлонии? Разве не могут спастись, подобно всем прочим, как нация? Большинство евреев сочло эту идею эксцентричной (избранный народ без Бога? кровь и почва идиша?), но некоторые решили попробовать[148]

.

“Нормальный” национализм начинается с обожествления родного языка и канонизации национального пантеона. Во второй половине XIX и первой четверти XX века идиш приобрел статус литературного языка (в отличие от местечкового “жаргона” или меркурианского тайного кода); впитал, посредством переводов, “сокровища мировой культуры” (т. е. светские пантеоны других современных наций); освоил великое множество жанров (став, таким образом, универсальным средством общения); и произвел на свет собственного Шекспира. Иначе говоря, он претерпел те же муки роста, что и русский за сто лет до того или норвежский в то же самое время. Гомер, Гете и Анатоль Франс переводились одновременно, как если бы они были современниками; красоту и гибкость идиша сочли замечательными, а Менделе Мойхер-Сфорим (Шолом Абрамович, 1835–1917) стал “дедушкой еврейской литературы”. И наконец, явился Шолом-Алейхем. Как сказал, от имени всех читающих на идише, Морис Самуэл, “трудно думать о нем как о «писателе». Он был воплощением народной речи. Он был в определенном смысле «анонимным» самовыражением еврейства”[149].

Все элементы “нормального” национализма были налицо – за исключением самого главного. Смысл национализма заключается в том, чтобы приспособить вновь созданную высокую культуру к местной аполлонийской мифологии, генеалогии и ландшафту; представить эту культуру воплощением “народного духа”; осовременить фольклор посредством фольклоризации современного государства. В случае евреев мало что из этого казалось осмысленным. У них не было ни особой привязанности к местному ландшафту, ни серьезных на него притязаний; их символически значимое прошлое коренилось совсем в другом месте, а их религия (презиравшая идиш) казалась неотделимой от их еврейства. Ни одно европейское государство не могло стать еврейской Землей Обетованной.