Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Все современные общества порождают “молодежные культуры”, служащие посредниками между биологической семьей, основанной на иерархическом распределении ролей в рамках родственной номенклатуры, и профессиональной меритократией, состоящей из взаимозаменяемых граждан, измеряемых универсальным стандартом. Переход из сыновей в граждане требует гораздо больших затрат, чем переход из сыновей в отцы. Если в традиционных обществах человек неуклонно продвигается – через специальные обряды инициации – от одной предписанной роли к другой, то каждый современный гражданин воспитывается на ценностях, враждебных идеологии окружающего мира. Какая бы риторика ни использовалась в кругу семьи и каким бы ни было разделение труда между мужьями и женами, взаимоотношения родители – дети всегда асимметричны в том смысле, что значение каждого действия определяется в соответствии со статусом субъекта. Всякая семья – ancien régime. Становление современного взрослого – всегда революция[209]

.

Существует два широко распространенных решения этой проблемы. Одно из них – национализм, который представляет современное государство как семью, укомплектованную отцами-основателями, братьями по оружию, сыновьями нации и дочерьми революции. Другое – членство в молодежных объединениях, сочетающих интимность, солидарность и жесткую статусную структуру семьи с инициативой, гибкостью и открытостью рынка. В России конца XIX века многие юноши и девушки, выросшие в патриархальных семьях и познакомившиеся с западным социализмом, восстали одновременно и против русской отсталости, и против западной современности. Считая оба зла по праву своими (будучи “испорченными для России западными предрассудками, для Запада – русскими привычками”), они видели в обоих источник силы. Спасая самих себя, они намеревались спасти мир, поскольку российская отсталость являлась законной предтечей западного социализма (либо потому, что была изначально общинной, либо потому, что представляла собой слабое звено в цепи империализма). Оказавшись в пустом пространстве между неправомерными патерналистскими притязаниями патриархальной семьи и самодержавного государства, они создали устойчивую молодежную культуру, пропитанную лихорадочным ожиданием тысячелетнего царства. Постоялый двор поколения стал храмом вечной юности[210].

Таковы были нейтральные пространства – “островки свободы”, по определению одного из их обитателей, – в которые переселялись евреи, шедшие по Пушкинской улице. В России было меньше, чем на Западе, салонов, музеев, кофеен, бирж, профессиональных союзов и зубоврачебных кабинетов; их социальное значение было ограниченным, а открытость их для евреев затруднялась правовыми препонами. Храм юности, напротив того, был чрезвычайно велик и гостеприимен. Евреев принимали как евреев: некоторые революционеры считали погромы начала 1880-х годов законным протестом против эксплуатации, но значительное большинство причисляло евреев к униженным, оскорбленным – и, стало быть, добродетельным. С. Я. Надсон “рос чужим” “отверженному народу”, к которому, как он подозревал, принадлежали его предки, но

Когда твои враги, как стая жадных псов,На части рвут тебя, ругаясь над тобою, –

Дай скромно стать и мне в ряды твоих бойцов,Народ, обиженный судьбою!

Надсон умер от чахотки в возрасте двадцати пяти лет и в венце “страданья за людей”. Его поэтическая слава и его образ согбенного “под бременем скорбей” еврея пережили XIX век. Чем более заметными и многочисленными были еврейские маклеры, банкиры, врачи, адвокаты, студенты, художники, журналисты и революционеры, тем более униженными и оскорбленными становились еврейские герои русской литературы. Евреи Чехова, Успенского, Гарина-Михайловского, Горького, Андреева, Сологуба, Короленко, Куприна, Станюковича, Арцыбашева, Брюсова, Бальмонта и Бунина вышли из гоголевской “Шинели”, а не из гоголевского “Тараса Бульбы”. Среди них встречались и величавые старики с серебристыми бородами, и прекрасные Ревекки с огненными глазами, однако большинство относилось к жалким, но неуничтожимым жертвам унижений и оскорблений. Евреи не были частью “народа”, но людьми они были хорошими[211].

* * *

Впрочем, для русского литературного воображения образ еврея значил так же мало, как “еврейский вопрос” для “эмансипированных” евреев. Большинство еврейских юношей и девушек, вступавших в студенческие кружки, русские школы, тайные общества и дружеские компании, представлялись – и приглашались – не как евреи, а как собратья по вере, меркурианцы, жаждущие аполлонийской гармонии.