Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Революции 1917-го не имели прямого отношения к Пушкину и евреям. Но Гражданская война имела. Главные ее сражения происходили на территории бывшей черты оседлости, где русские составляли меньшинство, а евреи – значительную долю городского населения. Для польских и украинских националистов и различных крестьянских (“зеленых”) армий евреи олицетворяли давнего меркурианского врага, новый капиталистический город, экспансию русской культуры и, разумеется, большевизм (который олицетворял все перечисленное, ибо являлся религией современного города – социал-демократической по национальности и русскоязычной по временной необходимости). Для белых, среди которых преобладали русские националисты и державные реваншисты, евреи олицетворяли все то, что раньше именовалось “немецким” (сочетание старого меркурианства с новым урбанизмом как форма “чужеземного засилья”), и, разумеется, большевизм, который казался особо опасным сочетанием старого меркурианства с новым урбанизмом как формой “чужеземного засилья”. Для всех них евреи стали легко опознаваемым врагом. Украинские националисты стремились захватить города; в украинских городах преобладали русские, поляки и евреи. Русские и поляки имели собственные армии и не концентрировались за пределами больших городов; евреи были либо большевиками, либо беззащитными местечковыми жителями. Те, которые переставали быть беззащитными, становились большевиками.

Большевики “революционной поры” редко определяли своих врагов в этнических терминах. Зло, с которым они боролись (“буржуазия”), оставалось абстрактным понятием, которое с трудом переводилось на язык конкретных арестов и расстрелов. В современной войне на предписанное истребление это серьезная слабость: в России не существовало не только “буржуазных” знамен, армий и мундиров, но и людей, которые бы применяли к себе подобное определение. В конечном счете советскому режиму придется видоизменить свою концепцию мирового зла, но во времена Гражданской войны большевикам удавалось возмещать недостаток концептуальной ясности готовностью к безудержному кровопролитию.

Белые, зеленые и украинские националисты не ставили перед собой задачу полного истребления евреев. Их полки убивали и грабили десятки тысяч мирных евреев, но их вожди реагировали на это с двусмысленным, громогласным и иногда искренним негодованием. Еврейские погромы рассматривались как нарушения дисциплины, деморализующие войска и противоречащие истинным целям движения. Настоящими врагами были люди, которые придерживались определенных взглядов[252]

.

Большевистская практика была гораздо более последовательной. Не все твердо знали, что такое “буржуазия”, но никто не собирался извиняться за принцип “ликвидации” отдельных буржуев согласно “объективным критериям”. Собственность, чин и образованность, не искупленная марксизмом, могли караться смертью, и десятки тысяч человек карались соответственно и без тени смущения как заложники или просто как попавшиеся под руку “чуждые элементы”. Среди “буржуев” было немало евреев, однако евреи как таковые не определялись в качестве враждебной группы. Сила большевиков коренилась не в твердой уверенности, кого следует убивать, а в гордой готовности убивать людей за их принадлежность к “классу”. Священное насилие как социологическое мероприятие было существенной частью большевистской доктрины и важным критерием партийной принадлежности.

Это означало, что евреи, которые хотели стать большевиками, должны были принять принцип физического насилия над определенными группами в качестве законного средства преодоления общественных различий. Иначе говоря, они должны были стать аполлонийцами. Как сказал бабелевский Арье-Лейб,

забудьте на время, что на носу у вас очки, а в душе осень. Перестаньте скандалить за вашим письменным столом и заикаться на людях. Представьте себе на мгновенье, что вы скандалите на площадях и заикаетесь на бумаге. Вы тигр, вы лев, вы кошка. Вы можете переночевать с русской женщиной, и русская женщина останется вами довольна[253].