Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Все в местечке меня раздражало и возмущало… Я хотела бороться за революцию, за народ. Но “народ” был для меня в значительной степени понятием абстрактным. Окружающие меня евреи – это не народ. Так, просто малосимпатичные люди, хотя я и любила некоторых из них. Но также и мужики, которые приезжали в местечко в базарные дни, напивались, ругались и били своих жен – были не похожи на тот народ, о котором я читала в книгах. Правда, что евреи в местечке были добрее украинских мужиков, не били своих жен и не матюкались. Но евреи – это был мир, от которого я отталкивалась[248].

В тринадцать лет она переехала в Одессу и вступила в “Моревинт” (Молодой революционный интернационал), состоявший по преимуществу из еврейских подростков. Так как в Моревинте уже была одна Вера и одна Любовь, Эстер стала Надеждой. “Мое имя Эстер (по-домашнему Эстерка) и даже его русский вариант Эсфирь казались мне неблагозвучными. Еще в местечке все старались называть себя русскими именами, в Одессе же еврейское имя было признаком страшной отсталости”. Гражданская война предоставила юным бунтарям возможность преображения, самопожертвования и ритуального насилия. Вера, Надежда и Любовь были движимы желанием “отомстить за товарищей и, если надо, погибнуть самим”. Как-то они с товарищами захватили деревню (“кажется, Гниляково”), объявили в ней советскую власть и “устроили блокаду, не давая возить в город продукты”. Их было около ста человек, все хорошо вооруженные. “Не знаю, зачем нужна была эта блокада, – писала Надежда много лет спустя. – Я все принимала как должное и не замечала, что среди крестьян началось брожение”. Надежда и ее товарищи сражались за народ вообще и ни за кого в особенности. Многие из них “погибли сами”. Надежда выжила и со временем стала советской разведчицей в Китае, Европе и Америке[249].

Бабелевский рассказчик (как и сам Бабель в декабре 1917 года) поступил в тайную полицию, она же Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Здесь, в конце “Дороги” (как называется рассказ), у него появились “товарищи, верные в дружбе и смерти, товарищи, каких нет нигде в мире, кроме как в нашей стране”. Им предстояло остаться товарищами до самой смерти Бабеля от их рук в январе 1940 года. Первым начальником группы следователей, занимавшихся “шпионской деятельностью” Бабеля, был еврейский беглец от отсталости[250]

.

Во время Гражданской войны Пушкинская улица стала для многих “дорогой” к мировой революции (или к борьбе с контрреволюцией и саботажем). Дорога эта вела к освобождению всего человечества, и по ней (по словам комсомольского поэта Иосифа Уткина) “в ногу шли: / Китаец желтолицый / И бледнолицый иудей…”. Путь был нелегким, но конечная цель сомнений не вызывала, потому что бок о бок с ними шагал главный “поэт походного политотдела”. Как писал Багрицкий в 1924 году,

Я мстил за Пушкина под Перекопом,Я Пушкина через Урал пронес,

Я с Пушкиным шептался по окопам,Покрытый вшами, голоден и бос!И сердце колотилось безотчетно,

И вольный пламень в сердце закипал,И в свисте пуль, за песней пулеметной –Я вдохновенно Пушкина читал!

Идут года дорогой неуклонной,Клокочет сердце песенный порыв……Цветет весна – и Пушкин отомщенныйВсе так же сладостно-вольнолюбив[251].