Эра негодяев

Хм-м… 'Удовольствие' оказалось весьма относительным. Все то же, что и везде — грязь, заплеванная мостовая, которую уже лет двадцать никто не ремонтировал, торговые палатки, крикливые тетки, примеряющие ядовито-желтые китайские пуховики. Безнадега… Ну что ж, придется этим переболеть, ничего не сделаешь. Спасибо дефолту, на прилавках уже начали появляться отечественные товары — а то еще год назад уже казалось, что никакой перерабатывающей промышленности в стране просто не осталось — только нефтяные и газовые скважины, трубопроводы и базары с китайским барахлом.

Что ж, прививка рыночных отношений сделана, пожалуй, чересчур мощная — организм народного хозяйства страны ее переносит с трудом, а для некоторых секторов она оказалась смертельной, и они тихо скончались. Ничего, выживем — зато начнем, наконец, понимать, что лишь собственный труд может стать настоящей ценностью. Как это было в Третьем рейхе… Ведь тоже был крах прежней системы хозяйствования, нищета, безработица — сорок процентов! — и, как следствие, суицидальные настроения, всеобщая депрессия. Знакомо до боли… Слабые опускают руки и идут ко дну; сильные ищут и находят выход. Правда, у нас тут выхода пока особо не видно, но ничего — в Смутное время ситуация еще и похлеще была. Может, еще и выдюжим — хотя та машина из подвала что-то не дает повода для оптимизма… Может, все бы и наладилось, если бы не наши заграничные 'доброхоты', что душевно радеют о становлении демократических ценностей на одной шестой части суши — что-то уж больно шибко они лезут в наш огород. Спешат ребятки… А для нас в этой ситуации что главное? Главное — вовремя им дать по рукам, говоря по-русски — сделать укорот. И затем он, подполковник Левченко, и получает свое жалованье — дабы этот укорот был действенным и эффективным.

Ну что ж, посмотрим. Может, и он на своем месте что-то путное для своей страны в состоянии сделать…

В Вязьме он подошел к группе таксистов, живописно расположившейся у чьей-то изрядно потрёпанной 'девятки', и, после долгого и азартного торга, сговорился с пожилым, но еще очень энергичным дядькой за тысячу рублей на рейс до Рудни, последней станции железнодорожной линии Смоленск-Витебск на российской стороне. Причем попросил дядьку по пути посетить несколько населенных пунктов, лежащих в стороне от международного автомобильного тракта, именуемого 'Минским шоссе', или, в просторечии, 'минкой'.

Делать Левченко в этих городках было решительно нечего, но иначе было бы трудно, не навлекая подозрений, упросить хозяина пожилой 'шестерки' не выезжать на большую трассу — где находились стационарные пункты ГАИ и где, чем чёрт не шутит, фамилию пассажира тоже могли внести в какой-нибудь милицейский 'талмуд'.

Дядька достал из бардачка донельзя истасканную карту, что-то прикинул, промычал себе под нос какие-то слова — Левченко так и не понял, что тот говорил — потом, хитро взглянув на пассажира, произнес:

— Так, стало быть, мил человек, тебе надо в Рудню в обход трассы? Так я понимаю?

Левченко неопределенно хмыкнул в ответ. Пусть думает, что хочет.

— Лады, поехали. Только прибавить чуток придется — мы на полста верст лишку дадим.

— Прибавить — не вопрос. Ты, главное, до пяти вечера довези. — Левченко решил излишне не скупиться. Мало ли что…

— Довезем, будь надежен! — И таксист, вжав педаль газа до максимума, с необходимой, по его мнению, для данного случая лихостью рванул свою пожилую машинку из общего ряда, а затем молодецки вырулил на привокзальную площадь.

Всю последующую дорогу Левченко был вынужден выслушивать жалобы водителя — причем не было в мире вещи, положением которой тот был бы доволен. Жаловался он на дороговизну всего и вся (причем, что характерно, напирал на немыслимую стоимость бензина и запасных частей, прозрачно намекая седоку на невыносимо низкую и до обидного ничтожную плату за поездку), на коллег, на детей, на жену, на международное положение; в общем, эта планета никоим образом не подходила для проживания водителя старенькой 'шестерки', и лишь невозможность ее покинуть еще удерживала его от желания выбрать для проживания другой глобус.

Через четыре часа, изрядно утомленный ноющим тоном водителя, Левченко вывалился из его 'шестерки' на железнодорожном вокзале Рудни. Под конец дороги он уже решил было предложить водителю еще одну лишнюю сотню за молчание, но скупость и осторожность взяли верх — водила был вознагражден оговоренными тринадцатью сторублевками (триста — за крюк, которого, кстати, Левченко что-то не заметил) и отправлен назад, а подполковник вышел на перрон — дожидаться электрички на Витебск.

На перроне, кроме него, стояла куцая толпа челноков — судя по пустым сумкам, мелких торговцев из Витебска, утром доставивших с сопредельной территории белорусские продукты и вечером возвращающиеся домой. Некоторые из них, оставив под присмотром коллег свое немудреное барахлишко, бегали в здание вокзала за билетами — Левченко этого делать не стал. У него был другой план, не предусматривавший знакомство с кассирами станции Рудня.