Эра негодяев

Интересно, кто бы это мог быть? Сегодня праздник, день Октябрьской революции — наверное, соседка, старушка — божий одуванчик, решила поздравить со столь знаменательным событием. Только ей, пожалуй, и есть дело до соседа-анахорета; дело житейское, старушке тоже охота хоть с кем-нибудь поболтать. А тут такой праздник, годовщина революции! Мда-а, начудили тогда мужики в семнадцатом… До сих пор икается.

Он встал, не торопясь, подошел к входной двери, и, не заглядывая в глазок — к чему? — открыл дверь. И застыл, словно пораженный громом.

— Здорово, отшельник! Вижу, что рад. Гостей принимаешь? — на пороге стоял капитан (ТОГДА капитан; нонче, небось, уже полковник) Левченко — собственной персоной! Ни хера себе день взятия Бастилии парижскими коммунарами!

— Ну, что стоишь столбом? Гостей, спрашиваю, принимаешь? Или уже окончательно решил впасть в спячку? — Капитан (или полковник?) решительно его отодвинул, вошел в квартиру и закрыл дверь.

— Что случилось, Дмитрий Евгеньевич? — Хотя что тут спрашивать? Появление шефа лично в его каморке могло обозначать лишь одно — произошло нечто экстраординарное, нечто такое, что потребовало 'явления Христа народу', сиречь — прибытия заместителя начальника Службы непосредственно пред светлые очи исполнителя. Нечто вроде конца света, короче. Апокалипсис нау, Френсис Форд Коппола и его бродячий цирк, не меньше…

Шеф улыбнулся, похлопал его по плечу.

— Случилось. Да в комнату ты меня, наконец, пригласишь? Или так и будем стоять в коридоре?

Он спохватился, распахнул дверь в зал.

— Ах, да… Извините. Да, конечно, проходите. Прошу.

Левченко вдруг заколебался, и, прежде чем сделать шаг в зал — вопросительно взглянул на хозяина.

— Или ты сегодня не один? И я спугну обнаженную нимфу в твоей постели?

Одиссей махнул рукой.

— Один, один… Некого пугать. Проходите.

Они вошли в зал. Левченко грустно вздохнул. Да-а… Жилище холостяка в самом худшем смысле этого слова.

— Дмитрий Евгеньевич, вы уж так похоронно не вздыхайте. Живу один, гости ко мне почти не ходят, а если ходят — то сами и прибирают; к чему мне поддерживать образцовый порядок, как на строевом смотру? — хозяину было явно неловко за запустенье, царившее в его жилище.

Левченко покачал головой.

— Знаешь, Саня, беспорядок в быту много говорит опытному человеку. Ты, часом, не пьешь?

— Вот еще! Зачем?

— А чтоб прогнать тоску-печаль — зачем же еще? Обычно ради этого и пьют… ладно, замнем. Есть у меня три часа, надо их использовать с толком. Пойдем, по парку погуляем — я тут видел один, аккурат напротив твоего дома — и побалакаем. А в шестнадцать у меня поезд, и я из ваших богоспасаемых мест обратно возвернуться должен. Так что давай, живенько одевайся, и вперед!

Через десять минут они вышли из подъезда и, перейдя неширокую улицу, носившую гордое наименование 'Проспект Революции', вошли в городской парк — в это время года пустой и безлюдный. Холодный ветер гнал по аллеям обрывки целлофана, изредка набегавшие тучи обсыпали озябшие сосны ворохом холодных капель, никоим образом не звали хотя бы на минутку присесть залитые ночным дождём, тускло светящиеся выкрашенными летом и нелепо выглядящими поздней осенью оранжевыми спинками в глубине зарослей скамейки; парк готовился уйти в зиму, и, кроме пришедших сюда поговорить двух человек и несколько сотен нахохлившихся мокрых ворон — в нём никого не было.

Выбрав более-менее сносную в отношении покрытия аллею, Левченко и его спутник неторопливо направились в глубь парка.

Подполковник решил не растекаться мыслию по древу.

— Значит так, Саша. О том, как ты жил до сих пор, я тебя спрашивать не стану. Мне сейчас это не важно — думаю, тебе тоже не охота рассказывать о своих делах. Поэтому сразу перейдем к главному. Обстановку в мире и его окрестностях ты отслеживаешь?

Одиссей пожал плечами.

— Ну, так, по мере сил… А что?

— Про то, что твориться сегодня в Югославии, стало быть, в курсе.

— В общих чертах.

— Нам нужна твоя помощь. — И Левченко, остановившись, посмотрел прямо в глаза своему собеседнику.

— Какого рода?

— А такого, что, если согласишься, и тебя на этом деле заловят — то сидеть тебе в чужом краю лет десять — это если прокурор окажется неисправимым либералом и человеколюбом.

Одиссей покачал головой, едва заметно, одними кончиками губ, улыбнулся.

— Однако, умеете вы подбодрить человека, товарищ … кто вы нынче у нас по званию?

— Подполковник. Умею. Но думаю — лучше, чтобы ты сразу знал, что тебя может ожидать за поворотом.

— Логично.

Минут пять они шли молча. Собеседник Левченко думал, взгляд его отрешенных глаз был обращен, казалось, внутрь, и ничто вокруг его не интересовало. Наконец, остановившись, он сказал:

— Ладно. В чем суть моего задания?

— Иными словами — ты согласен?

— Да. Где расписаться? — и собеседник Левченко снова улыбнулся, на этот раз широко и весело.

— Задание несложное. Нужно будет в ближайшее время доставить куда-нибудь поближе к Рамштайну и Авиано несколько переносных зенитных комплексов — всего и делов-то!