Еретик

— Как давно нет света? — я попытался взять ситуацию под контроль.

— Минут десять-пятнадцать, — нехотя ответил Новиков. — Тварь далеко не ушла.

— Возможно, еще здесь.

— Возможно…

Новиков, Герман и я переглянулись. Техник поспешил в мастерскую. Герман присел около Озерского, разрезал халат, принялся бинтовать плечо. Рана стреляная, значит, бардак учинил не излом.

— Бандиты, — тихо сказал Герман, сдерживая дрожь в голосе, — они забрали его. Я не хотел отдавать, но они начали стрелять, ломать, бить…

— Я не понимаю.

— Сердце Оазиса у них.

Твою ж, Семецкий, мать! Тело словно подменили ватной куклой. В ушах зазвенело, как при контузии. Из-за спины беззвучно появился Новиков с «помпой» в руках. Его губы шевелились, но я не слышал ни слова.

— Господин сталкер, вы нас слышите? — наконец, достучался до меня Герман.

— А? Да…

— Вы нам поможете? Мы должны продолжить исследования. От них зависит судьба человечества.

Я поднял ладонь.

— Стойте. Давайте по порядку. Кто тут был?

— Ссултан со ссвоей ссворой, — зло просвистел Новиков.

— Куда направились?

— Да откуда нам знать! — Новиков взмахнул рукой и отвернулся, понурив голову.

— Ну, а… лекарство? — я все еще надеялся на счастливый случай.

— Все разнесли к чертям.

— Извините, что так вышло, — промолвил Герман, в его глазах читалась искренность.

Хотелось выть, плакать, кричать, орудовать кулаками, крушить. Я сел на пол. На меня смотрел Иисус с распятья. Такой же ничтожно мелкий и беззащитный, как и я, — песчинка необъятной Земли. Что Он может? За себя постоять и то не смог. Все это время внушал мне ложные надежды, вытягивал из передряг. Зачем? Без Люды, без Маши мне не жизнь. «Сильно угнетен я, Господи», — так говорится в этой бестолковой книжонке? Боже, если ты есть, наставь на путь истинный, яви знамение!

— Неужто бросил ты меня, Господи? — прошептал я, забыв, что не один.

— Простите, — обратился ко мне Герман, — вы в самом деле думаете, что Бог — это некий бородатый мужчина, создавший мир за шесть дней? В то, что он следит за всем и за каждым, охраняет или наказывает?

Ох, уж эти интеллигенты. И при смерти готовы спорить на отвлеченные темы.

— Что же думаете вы? — бесцветно произнес я.

— Бог внутри нас! Его нельзя увидеть, потрогать. Это абстрактное понятие, как и добро, мораль. Бог — это все светлое, что может быть в человеке, что укрепляет его тягу к жизни. Бог — это гуманизм. Это воля, вера, надежда. Да, да, именно надежда заставляет нас обращаться к Богу и освещает путь, когда остальные фонари потухли.

— Тогда во мне нет Бога. Больше нет. Сердце Оазиса было моей последней надеждой, а гуманизм, — я горько усмехнулся, вспомнив год в Чечне, — я — солдат.

— Вы ошибаетесь, нет злых людей. Божья частичка заложена в каждом, только в ком-то она полыхает в полную силу, а в ком-то глубоко запрятана. Но она есть. В каждом.

Я смотрел на крестик, свисавший с запястья, и видел… крестик. Фетиш. Далеко мы ушли от первобытного брата.

«На Бога надейся, а сам не плошай», — вспомнились слова Медведя. «Как говорят у нас на Родине, где нет борьбы, там нет жизни», — наставительно как-то заметил Альт. «Нет ничего невозможного», — утверждал я, когда раскладывал карту канализационных сообщений близ «Норд-Оста». «Чичи хотят войны, они ее получат!» — зло восклицал я в осажденной школе, перезаряжая «калаш».

Старший лейтенант Островский! Смирррно! Утри сопли, боец! Что мы имеем? Банда отморозков скрылась в неизвестном направлении. Кругом — заснеженная равнина. Значит, выследить будет несложно.

— Сколько их было? — оживился я.

Герман пожал плечами, Новиков сосчитал в уме и ответил:

— Неизвестно. Я видел трех, но, думаю, были и снаружи. Охрану сняли быстро и без шума. Думаю, налетчиков было не меньше пяти.

Я пересмотрел запасы патронов — по обойме на пистолет и автомат. Негусто, но должно хватить. Гораздо больше беспокоил низкий градус за стенами.

— Мы хорошо заплатим, — заискивающе пообещал Герман.

— Хорошо. Попытаюсь.

— Тебе нужно оружие? — спросил Новиков. — Есть некоторый запас.

— Патроны?

Техник покосился на «феньку» и покачал головой со словами:

— Не твой экземпляр. Могу продать гранаты.

Ах, продать? Как же я мог забыть, что в Зоне только один Альтруист, по праву с большой буквы. Шиш вам, а не артефакт!

— Спасибо, обойдусь, — сдержанно произнес я и направился к выходу.

— Вы ведь вернетесь? — бросил вслед Герман.

Бункер я покинул молча. Постоял какое-то время в герметизационном отсеке, чтобы привыкнуть к холоду, и вышел наружу.

Тучи роняли хлопья снега. Ветер зло завывал, с остервенением швырял снег оземь. Череп пронзали ледяные иглы. Нет, какое там. Шилья!

В такую холодину охрана лагеря вряд ли мучилась в одной резине. Я обошел бункер. У лестницы заметил кровавый развод, взметнувшийся кверху. Взобрался на крышу. Так и есть: под маскировочной сетью грудой свалены трупы в зеленых комбинезонах «Свободы».