Есенин, его жёны и одалиски

Как ужаленный, он бросился прочь. Она слышала, как стучали его шаги по лестнице. Он бежал, задыхаясь от обиды: ещё никто за всю его жизнь не уязвлял его гордость так, как уязвила она.

Несколько мгновений она чувствовала себя удовлетворённой. Но туман мстительного чувства рассеялся очень быстро, и сердцем овладело раскаяние.

– Что я наделала? Что я наделала? – запричитала она, бросаясь в погоню.

– Сергей!.. Серёжа!.. Серёженька! Вернись! – кричала она, сбегая по лестнице с восьмого этажа. Эхо её голоса гудело в лифтовом пролёте».

…Вернувшись в комнату Наседкина, похожую на гроб, Есенин попросил водки. А тут, кстати, пришёл собутыльник поэта Сахаров, тучный блондин с заплывшими глазами, бывший когда-то хозяином издательства, а теперь вращающийся в литературных сферах с надеждой на бесплатную выпивку. Он был в большой дружбе с поэтом. Есенин посвятил Сахарову большое стихотворение «Русь советская».

– Мне крикнуть «вон», – стучал пьяный Есенин кулаком по столу, – погоди же!

Наседкин и Сахаров[118]

старались всячески утешить обиженного.

…Разрыв с любимым человеком был сильнейшим ударом по сознанию и психике Галины Артуровны. Свою обиду и горечь разочарования в идеале она выплеснула на страницы дневника.

«Сергей – хам. При всём его богатстве – хам. Под внешней вылощенной манерностью, под внешним благородством живёт хам. А ведь с него больше спрашивается, нежели с какого-нибудь простого смертного. Если бы он ушёл просто, без этого хамства, то не была бы разбита во мне вера в него. А теперь – чем он для меня отличается от Приблудного? – такое же ничтожество, так же атрофировано элементарное чувство порядочности. Вообще он это искусно скрывает, но тут в гневе у него прорвалось. И что бы мне Катя ни говорила – всё это ерунда. Я нарочно такой не смогу быть. Сергей понимал себя, и только.

Всегдашнее – “Я как женщина ему не нравлюсь” И после всего этого я должна быть верной ему. Зачем? Чего ради беречь себя? Чтобы это льстило ему?»

И тут в записи Бениславской вновь появляется фигура Л.О. Порицкого, давшего ей то, о чём мечтает каждая женщина:

«Я очень рада встрече с Л. Это единственный, кто дал мне почувствовать радость, и не только физически, радость быть любимой. Только Лев был настоящим. Мне и сейчас дорого то безрассудство, но это всё равно.

Пускай бы Сергей обозлился, за это я согласна платить. Мог уйти. Но уйти так, считая столы и стулья – “это тоже мое, но пусть пока останется” – нельзя такие вещи делать».

То есть Галину Артуровну не столько пришиб уход Есенина – к этому она была психологически готова, – сколько та форма, в которой это было сделано. И она пыталась разобраться в том, почему именно так случилось. То есть опять и опять искала оправдания любимому. «Теперь спокойнее: всё предыдущее верно. Почему случилось? – знаю. Что своё дело сделали и зима, и клевета, и даже клевета сделала больше, чем то, что было в самом деле, факт. Сергею трудно было не взбеситься, и не в силах он был оборвать это красиво. То грубое, что в нём всегда было, всё это всплыло при усиленных стараниях Наседкина, и Сахарова, и Анны Абрамовны[119]

. Все это, конечно, было болезненно, и должно было обозлить его».

Но почему он не оценил её самоотверженности в заботе о нём? Её любви и преданности. Почему так без оглядки поверил наговорам? «Боже мой, ведь Сергей должен был верить мне и хоть немного дорожить мной, – полагала Бениславская, руководствуясь мыслью о простой человеческой порядочности. – Я знаю, другой такой он не найдёт, а Сергей не верил, швырялся мной. И если я не смогла бросить ему под ноги, не сломала свою гордость до конца – то разве ж можно было требовать от меня, ничего не давая мне».

Оказалось, можно. Так Сергей Александрович жил со всеми своими жёнами, куда ж было до них одалискам.

«Каждый день я у других колен». Сойдясь с Толстой, Есенин очень быстро разочаровался в ней и как в женщине, и как в человеке. Это подвигло его на то, чтобы возобновить связь с Бениславской. Правда, стыдясь своего отступничества от бывшей подруги, трезвым не появлялся. Галина Артуровна, тихо торжествуя, писала в своём дневнике: «Трезвый он не заходит. Напьётся – сейчас же… С ночёвкой. В чём дело? Или у пьяного прорывается? Или ему хочется видеть меня, а трезвому не хватает смелости? Или оттого, что Толстая противна, у пьяного нет сил ехать к ней, а ночевать где-нибудь надо? Вернее всего, даже не задумывается об этом. Не хочется к Толстой, ну а сюда просто, как домой; привык, что не ругаю пьяного. Была бы комната, поехал бы туда».