Есенин, его жёны и одалиски

Разрыв. В столице был уже 28 мая. В Брюсовский не пошёл, так как перед отъездом на Кавказ оставил Бениславской следующую записку: «Милая Галя! Вы мне близки как друг. Но я Вас нисколько не люблю как женщину». И это после многообещающего признания, сделанного 20 декабря: «Может быть, в мире всё мираж, и мы только кажемся друг другу. Ради Бога, не будьте миражом Вы. Эта моя последняя ставка, и самая глубокая».

По свидетельству Кати, старшей сестры Есенина, он говорил подобное и раньше:

– Галя, вы очень хорошая, вы самый близкий, самый лучший друг мне, но я не люблю вас как женщину. Вам надо было родиться мужчиной. У вас мужской характер и мужское мышление.

Длинные ресницы Гали на минуту закрывали глаза, и потом, улыбнувшись, она говорила:

– Сергей Александрович, я не посягаю на вашу свободу, и нечего вам беспокоиться.

Самоотверженная женщина, решившая посвятить свою жизнь великому поэту, знала о многих скоропалительных «любовях» своего друга и особо не волновалась, уверенная в том, что он не отважится оставить её – нелюбимую, но любящую и радеющую о нём. Но, захваченный идеей сближения с внучкой самого Льва Толстого, Есенин решился. Он забрал часть своих чемоданов от Бениславской и перевёз их к В.Ф. Наседкину, жениху сестры.

Василий Фёдорович жил в меблированных комнатах Романова, на углу Малой Бронной и Тверского бульвара (Тверской бульвар, 7, комната 18). Единственное окно в узкой длинной комнате выходило во двор, обнесённый высокой каменной стеной. Солнце никогда не заглядывало в эту комнату, и даже короткое пребывание в ней наводило тоску. Меблировка была убогой: стол, кровать, два стула и диван с выскочившими пружинами. Этот диван был предоставлен Сергею Александровичу.

Оказавшись в столице, Есенин сразу побежал к С. Толстой. Через пять дней пьяный ввалился к Бениславской. С ним были литераторы Семён Борисов, Павел Сухотин и Николай Ашукин. Последний вспоминал:

«Сначала всё шло мирно и весело. Вина было мало, но Есенин был уже “сильно на взводе”. Он прочитал новые стихи. В разговоре со мной хорошо отозвался о моих стихах и сказал:

– Ты очень робкий, а я вот нахал…

Рассказывал много о пьянстве Блока. Потом в цилиндре плясал вместе с сёстрами русскую. Истерически обиделся на жену (Бениславскую), которая будто бы прятала бутылку вина. Дико сквернословил. Разбил всю посуду, сдёрнув со стола скатерть, и ушёл из дому со всей компанией».

После этого самодурства явился в Брюсовский перед поездкой в Константиново (7 июня), пригласил её. Собрался туда на свадьбу двоюродного брата. Один из участников этой поездки описал встречу Сергея Александровича с любимым дедом Ф.А. Титовым.

«Фёдор Андреевич попросил пятьдесят копеек на баню – восемь лет не парился. Внук, порывшись в карманах, без тени смущения заявил:

– Дедушка, нет при себе, боюсь, потеряю. Дедушка, ты про все эти мелочи забудь. Давай выпьем с тобой шампанского.

– Шампанского? Никогда не пил. Было время, пили много, когда деньжата водились, да всё больше “монопольку”, а то самогон. А к вину-то мы непривычны были.

В это время раздаётся треск выбитой пробки. Сергей наливает стакан и подаёт деду:

– Подожди, дед, я себе тоже налью. Ну, давай чокнемся за твоё здоровье.

Сергей быстро осушил стакан. Дед пьёт медленно, его руки трясутся, подавая порожний стакан Сергею.

– Да, хороша штука. Баре-то, видать, не дураки были, с такого-то вина и помирать не захочешь.

Ф.А. Титов, дед С. Есенина по матери

Его беззубый рот что-то медленно жевал. Сергей встал на табуретку, подтянулся к деду, обнял за голову и поцеловал его в лоб.

– Люблю тебя, дедушка.

– Да погоди, погоди, Сергунь. А что стоит это вино?

– Пять рублей за бутылку, дед. Вот как живём!

– Пять рублей? – Дед поперхнулся и медленно стал поворачиваться на печи. – Сергунь, а ты всё ж на баню-то дай мне деньжат.

Сергей уже не слушает деда, ведёт живой разговор с гостями, шутит. Часть людей уже встали из-за стола, кое-кто уже ушёл гулять на деревню. Скоро хата опустела. Сергей лёг отдохнуть на кровать, стоящую у печки. Отец его сел около него. Началась мирная беседа отца и сына.

– Да посиди, отец, около меня, успеешь с дедом на печи отлежаться…»

Этой благостной картине противостоит свидетельство журналиста и издательского работника И.И. Старцева: «Летом 1925 года мы побывали с Сахаровым на родине Есенина, на свадьбе его двоюродного брата. Есенин был невменяем. Пил без просвета, ругался, лез в драку, безобразничал. Было невероятно тяжело на него смотреть. Успокоить не удавалось. Увещевания только пуще его раздражали. Я не вытерпел и уехал в Москву. В памяти осталось: крестьянская изба, Есенин, без пиджака, в растерзанной шёлковой рубахе, вдребезги пьяный, сидит на полу и поёт хриплым голосом заунывные деревенские песни. Голова повязана красным деревенским платком».

Больше всех досталось на этих сельских торжествах Г.А. Бениславской. В «Воспоминаниях о Есенине» она писала: