Есенин, его жёны и одалиски

Особенно болезненный для Бениславской был вопрос о Софье Андреевне: «Погнался за именем Толстой – все его жалеют и презирают: не любит, а женился – ради чего же, напрашивается у всех вопрос; и для меня эта женитьба открыла глаза: если она гонится за именем, быть может того не подозревая, то они ведь квиты. Если бы в ней чувствовалась одарённость, то это можно иначе толковать. Но даже она сама говорит, что, будь она не Толстая, её никто не заметил бы. Сергей говорит, что он жалеет её. Но почему жалеет? Только из-за фамилии. Не пожалел же он меня. Не пожалел Вольпин, Риту и других, о которых я не знаю. Он сам себя обрекает на несчастия и неудачи. Ведь есть кроме него люди; и они понимают механизм его добывания славы и известности. А как много он выиграл бы, если бы эту славу завоёвывал бы только талантом, а не этими способами. Ведь он такая же б…, как француженки, отдающиеся молочнику, дворнику и пр. Спать с женщиной, противной ему физически, из-за фамилии и квартиры – это не фунт изюму».

Г. Бениславская

Писалось это 16 ноября, когда Галина Артуровна смирилась с уходом Есенина к Толстой и даже принимала его на ночлег. Но отношение её к любимому значительно изменилось: поэт перестал быть идолом, требующим безусловного повиновения. «Если раньше я думала, – поверяла Бениславская дневнику свои мысли, – что даю ему то ценное, что есть во мне, и поэтому была кроткая и снисходительная, то сейчас я дорожу своим спокойствием больше, чем его. То, что было, было не потому, что он известный талант».

Да, эта женщина (как и многие другие) любила Есенина не за его известность и славу первого поэта России. А за нечто тайное в нём, что одухотворяло скандальную личность и укрепляло Галину Артуровну в её первом впечатлении о любимом: «Ведь Есенин один!» И не этим ли афоризмом навеяно стихотворение, написанное Сергеем Александровичем 27 октября как в унисон с раздумьями Бениславской:

Цветы мне говорят прощай,Головками склоняясь ниже,Что я навеки не увижуЕё лицо и отчий край.Любимая, ну что ж! Ну что ж!Я видел их и видел землю,

И эту гробовую дрожьКак ласку новую приемлю.И потому, что я постигВсю жизнь, пройдя с улыбкой мимо, –Я говорю на каждый миг,Что всё на свете повторимо.

Не всё ль равно – придёт другой,Печаль ушедшего не сгложет,Оставленной и дорогойПришедший лучше песню сложит.И, песне внемля в тишине,Любимая с другим любимым,

Быть может, вспомнит обо мнеКак о цветке неповторимом.

Бениславская болела[120], так как не только духовно, но и физически воспринимала весь негатив, связанный с любимым. Обладая аналитическим умом, она хотела досконально разобраться во всех человеческих качествах великого поэта. Они не радовали:

«Главное было в нём как в личности – я думала, что он хороший (в моём понимании этого слова). Но жизнь показала, что ни одного “за” нет и, наоборот, тысячи “против” этого. Иногда я думаю, что он мещанин и карьерист, причём удача у него так тесно переплелась с неудачей, что сразу не разберёшь, насколько он неудачлив. Строил себе красивую фигуру (по Пушкину), и всё вышло так убийственно некрасиво – хулиганство и озорство вылились в безобразные, скотские скандалы, за которыми следует трусливое ходатайство о за ступничестве к Луначарскому (а два года назад Сергей ему не подал руки), белая горячка и т. п.

Поехал в мировое путешествие с Дункан – теперь его знают там и пишут во французских и немецких газетах о том, что спутник танцовщицы медленно спивается в Москве.

Наконец, погнался за именем Толстой – все его жалеют и презирают: не любит, а женился. Ради чего же, напрашивается у всех вопрос».

Обнажая человеческие качества гения, Галина Артуровна ещё и ещё раз возвращалась к мысли о том, что внутренне Есенин не может быть таким, что вообще он другой: каким был в счастливые дни марта – августа 1921 года: «Я знаю, откуда у меня злость на него – оттого, что я обманулась в нём, идеализировала, его игру в благородство приняла за чистую монету, и за эту фальшивую монету я отдала всё во мне хорошее и ценное. И поэтому я сейчас не могу успокоиться, мне хочется до конца вывести Сергея на чистую воду со всей его трусостью и после этого отпустить его с миром или же (есть внутри где-то такая малюсенькая “надеждочка”), чтоб он смог доказать мне обратное».