Есенин: Обещая встречу впереди

22 декабря Есенин продаёт агентству «Центропечать» две тысячи экземпляров четвёртого издания «Радуницы» — по 135 рублей за штуку — и получает на руки 270 тысяч рублей.

В издательстве «Имажинисты» сдана в набор книга литературоведа, композитора и музыкального теоретика Арсения Авраамова «Воплощение: Есенин — Мариенгоф». Два молодых человека (одному 23 года, другому 25) считают, что заслужили серьёзного разговора о себе.

То есть большинство поэтов в Советской России не могут издать своих стихов, а имажинисты спокойно пользуются возможностью выпускать книги, посвящённые им самим.

«Хотите, целую книгу — in folio — напишу о „месяце“ Сергея Есенина? — спрашивает Авраамов в своей работе. — Ещё книгу о его „корове“? Ещё и ещё по книге о его солнце, звёздах, дереве, Боге, лошади? Не только „шаблонных“ нет у него — свои собственные, новые образы он никогда не повторяет. Сам он — рог изобилия, образ его — сказочный оборотень».

В своём издательстве имажинисты платят авторам в три раза больше советской ставки Госиздата — могут себе позволить.

Правда, сборник стихов Есенина, подготовленный им для Госиздата под названием «Стихи и поэмы о Земле русской, о чудесном госте», был отклонён из-за отрицательного отзыва рецензента — писателя Александра Серафимовича, в своё время уже завернувшего книгу Шершеневича.

Что ж, хотелось издаться легально, в государственном издательстве Страны Советов, — но не вышло; грустить не станем и ставки снижать не будем.

На предновогоднем банкете в Доме печати Есенин находит Маяковского и прямо ему объявляет:

— Россия — моя. Ты понимаешь? Моя!

Сколько бы Есенин ни ругал Маяковского, внутренне он знал, с кем борется за звание первого поэта.

— Твоя, — спокойно отвечает Маяковский. — Возьми. Ешь её с хлебом.

Новый, 1921 год имажинисты справляли в Большом зале Политехнического музея.

Забравшись на стол, читали по очереди стихи, отвечали на записки и вообще фраппировали публику.

Есенин, между прочим, заявил, что Пушкина имажинисты уже не признают.

Люди всерьёз на это реагировали.

— Как так? — кричали. — Неужели вам не стыдно?

Есенин в ответ читал начало «Евгения Онегина» и затем спрашивал: «Разве это не похоже на „Чижик-пыжик у ворот“?»

Не дождавшись вразумительного ответа, говорил:

— Вот так теперь надо писать, — и читал новую свою маленькую поэму, замечательную «Исповедь хулигана»:

…Спокойной ночи!

Всем вам спокойной ночи!

Отзвенела по траве сумерек коса…

Мне сегодня хочется очень

Из окошка луну обоссать.

Синий свет, свет такой синий!

В эту синь даже умереть не жаль,

Ну так что ж, что кажусь я циником,

Прицепившим к заднице фонарь!..

Иные ужасно сердились: в какую низость впала русская поэзия! А это и есть русская поэзия, в чистейшем виде.

Кому-то казалось, что всё это не всерьёз, что Есенин просто играет, издевается, паясничает, — но и эти не понимали ничего.

Всё было совершенно всерьёз.

* * *

В январе 1921 года Есенин задумал написать поэму о Емельяне Пугачёве.

Казалось бы, ему больше подходил по фактуре Разин — о нём Есенин упоминал и в том самом письме Ширяевцу, и в разговорах.

Пугачёв выдал себя за императора Петра III, подняв огромный бунт столетие спустя после разинского, в правление Екатерины Великой.

Самозванство наложило некий отпечаток на имя его и память о нём.

Так вышло, что Разин был больше укоренён в национальной песне и присказке: он себя за императора не выдавал, карты не путал.

Однако у Есенина, наверное, имелся свой резон. Разин спихивал его в готовый, цветастый лад, наподобие уже написанной к тому времени повести (на самом деле — поэме в прозе) Василия Каменского.

И вообще о Разине не написал к тому времени только ленивый, всю полянку вытоптали.

В Пугачёве чувствовалась несколько иная трагика, не такая, что ли, распевная.

И потом — Пушкин, конечно же. Пушкин осмыслял Пугачёва в «Истории Пугачёва» и в «Капитанской дочке», а в стихах нет.

Поэтому Есенину хотелось поэтически не столько продолжить, сколько иначе осмыслить тему Пугачёва, а заодно тихо, скромно встать рядом с Пушкиным: у Пушкина проза о Пугачёве, у меня стихи — вот, сравнивайте. И не только о Пугачёве — Пушкин ведь и о России бунтующей писал; так вот вам моя бунтующая Россия. У него — дворянский взгляд, у меня — крестьянский. Заявка!

Другой фигурой, которая тайно, но сильнейшим образом влекла Есенина, был Нестор Махно.

Не стоит забывать про анархический журнал «Жизнь и творчество русской молодёжи», где сотрудничали имажинисты, и связи Вадима Шершеневича в анархических кругах, за которые он угодил под арест. В воспоминаниях Шершеневич тему анархии категорически обходит; но, думается, все годы Гражданской войны она была необычайно актуальна; в конце концов, советская критика не раз и не два обвиняла имажинистов именно в «анархизме» — и тогда это было не просто обвинение вообще, а конкретное политическое обвинение.