Есенин: Обещая встречу впереди

Быть может, именно это и дало Есенину повод разорвать отношения полностью: не пропадёт Зина — жена вождя присмотрит за ней, в хорошие руки передаю.

Её будущий муж, театральный режиссёр Всеволод Мейерхольд, если и успел с ней познакомиться, то шапочно, в Наркомпросе; до начала их романа оставалось около полугода.

Тем не менее так совпало, что через полторы недели после подачи Есениным заявления на развод к ним с Мариенгофом явился в гости Мейерхольд — выразил почтение и позвал в театр на свою лекцию.

Здесь едва ли можно разглядеть попытку Мейерхольда оценить бывшего мужа приглянувшейся ему женщины — опасен ли этот знаменитый скандалист и хулиган, что он вообще собой представляет и т. д. Скорее, в этот раз Мейерхольд явился к вождям имажинизма — как новатор к новаторам и как равный к равным.

Как бы то ни было, сам факт подачи Есениным заявления на развод каким-то незримым образом вызвал ряд изменений в его взаимоотношениях с женщинами. И ожидаемых, и неожиданных.

Екатерина Эйгес в те же дни вдруг рассказала ему, что к ней приедет человек, которого она не видела три года и очень ждёт. Речь шла о её давнем сердечном знакомом, математике Павле Сергеевиче Александрове. Есенин обронил: «Ты одного его любишь». Катя и сама не знала, кого она любит и любит ли вообще; лет ей было по тогдашним меркам было достаточно много, чтобы не измерять страстями своё будущее. Подступало время жить, заводить детей, — а Есенин для этого, увы, не годился.

Эйгес даже познакомила Есенина с Александровым, и они отлично провели втроём целый вечер, разговаривая и читая стихи. Александрову Есенин очень понравился. Ревности в этом треугольнике не возникло — ни у кого и ни к кому. Вскоре Эйгес и Александров поженятся. А потом, через недолгий срок, разведутся.

Для Есенина всё закончится безболезненно — Эйгес никогда ничего от него не требовала, а он, в свою очередь, ничего особенного от неё не хотел. Встречаться они больше не будут.

Женя Лившиц станет заходить в Богословский всё чаще — на разговоры; неизвестно, сколько бы всё это длилось, но однажды Надежда Вольпин, забежавшая якобы по делу, Женечку там увидела.

И подумала: вот эта соперница куда более серьёзная, чем Эйгес. Если эта его увлечёт — он может совсем потеряться.

* * *

И недели не пройдёт, как между Есениным и Вольпин случится то, что она назвала в мемуарах «полное сближение».

Есенин только тогда узнает, что она невинна.

Озадаченно смотрит на простыню. И первое, что сочтёт необходимым в связи с этим сообщить:

— Каждый сам за себя отвечает!

(Только развёлся — и опять.)

Вольпин спокойно скажет:

— Я и не позволю никому за себя отвечать.

Она отлично знала, с кем имеет дело.

Если обобщать, то влечение к женщинам у Есенина было спорадическим, а привычка держать дистанцию — постоянной.

Вообще в случае Есенина говорить о его донжуанском списке и неотразимой мужской харизме приходится с многими оговорками.

Его, безусловно, любили несколько женщин — и любовь их была небывалой и пожизненной.

Однако ему в любовных делах не везло едва ли не чаще, чем везло, и взаимности он добивался иной раз подолгу, а иногда так и не получалось добиться.

Существует — в передаче двух мемуаристов, близко знавших Есенина, — практически идентичный диалог.

— А ведь у меня, Анатолий, женщин было тысячи три, — сказал как-то Есенин Мариенгофу.

Тот, наблюдавший жизнь товарища в ежедневном режиме и знавший про него едва ли не всё, спокойно обрезал:

— Не бреши.

— Ну, триста, — тут же согласился Есенин.

Мариенгоф, иронически:

— Ого!

— Ну, тридцать, — ещё скинул Есенин.

Мариенгоф останавливается на этой цифре в своих мемуарах.

Однако приведённый разговор, судя по всему, был «на троих» — Мариенгоф, сочиняя «Роман без вранья», лишнего свидетеля убрал.

Свидетель этот — их близкий московский приятель Эммануил Герман, публиковавшийся под псевдонимом Эмиль Кроткий.

Кроткий приводит этот диалог чуть иначе.

«Шёл у нас как-то разговор о женщинах. Сергей щегольнул знанием предмета:

— Женщин триста-то у меня, поди, было?

Смеёмся:

— Ну, уж и триста!

Смутился.

— Ну, тридцать.

— И тридцати не было!

— Ну… десять?

На этом и помирились.

Смеётся вместе с нами. Рад, что хоть что-нибудь осталось!»

Сопоставляя многочисленные мемуары, письма, записки, дарственные надписи, фотографии и прочие свидетельства, можно сказать, что к 1920 году и десяти, пожалуй, не было.

Изряднова, Райх, Эйгес, Вольпин и несколько лёгких приятельниц, случившихся по итогам выступлений и гастролей, — едва ли их было много: Есенин целыми днями был на виду, и это неразлучные его приятели запомнили бы и потом пересказали.

Записан только один случай: как в «Стойле Пегаса» Есенин выпроваживает из подсобной комнаты подругу и говорит почти озлобленно:

— Обкрадывают они меня.

* * *

Имажинистам попадало и по сей день попадает в первую очередь за то, что они — «богема». Затащили крестьянского Леля к себе в компанию и научили плохому.

В сравнении, к примеру, с утончённым символизмом имажинизм по сей день кажется чем-то скандальным, нарочитым и нездоровым.

Между тем ситуация почти обратная.