Есенин: Обещая встречу впереди

В том очень важном письме, ещё в августе 1920 года отправленном Жене Лившиц, в котором Есенин говорил о своих сомнениях и вспоминал увиденное из окна салон-вагона соревнование жеребёнка с паровозом, были важные строки: «Конь стальной победил коня живого. И этот маленький жеребёнок был для меня наглядным дорогим вымирающим образом деревни и ликом Махно. Она и он в революции нашей страшно походят на этого жеребёнка, тягательством живой силы с железной».

Сдаётся, что в тарантасе Есенин говорил с Лившиц и о Махно тоже, тем более что в Харькове о нём знали куда больше: Гуляйполе было там ближе, да и работала Женя в советских учреждениях, где постоянно циркулировали и сводки, и слухи. А ещё надо учитывать, что в августе 1920-го Махно совершил ряд рейдов в Харьковскую, Екатеринославскую и Полтавскую губернии, срывая земельную политику большевиков. Очень важная тема для Есенина!

Есенин видел в Махно, метавшемся между большевиками и своими анархическими убеждениями, не принявшем сторону украинского национализма, не пошедшем на контакт с поляками и заступающемся за русского мужика, фигуру показательную.

Крестьянский сын Махно — его отец служил у помещика конюхом — близок Есенину в классовом смысле. Большевики всё равно были интеллигенцией, он несколько раз наблюдал их вблизи: Ленин, Зиновьев, Бухарин, Луначарский, недосягаемый Троцкий… А Махно, невысокий, субтильный, был из того же теста, что и явившийся когда-то в Москву Есенин.

Махно, в отличие от «взрослых» большевиков, почти сверстник Есенина — всего на семь лет старше. Тогда, впрочем, была известна другая дата его рождения — отец Махно в метрике списал Нестору один год; поэтому Есенин был уверен, что разница между ними шесть лет.

Когда в 1917-м, в 22 года, Есенин решил стать поэтическим пророком новой крестьянской России, Махно в свои 29 лет решил стать её вожаком.

Вопреки сложившемуся стереотипу (о котором Есенин в 1921 году знать не мог, потому что такового ещё не существовало), Махно был начитанным и глубоко идейным человеком, более того — писал стихи.

Приговорённый к пожизненной каторге за экспроприации, он в тюрьме (цитируем самого Махно) «глотал книгу за книгой; прочёл всех русских классиков от Сумарокова до Льва Шестова, в особенности Белинского и Лермонтова, от которых… был в восторге».

Есенин об этом, конечно, не знал. Но то, что звучат именно эти имена — Белинский и Лермонтов, — которые какое-то время были ключевыми фигурами в его миропонимании, важно.

Стихов Махно Есенин тоже не читал, но, если бы познакомился с ними, пришёл бы в полный восторг:

Гей, батько мой, степь широкая!

А поговорю я ещё с тобою…

Ведь молодые ж мои бедные года

Да ушли за водою…

…………………….

Где же вы, братья мои милые?

Никто слёз горьких мне не вытер…

И вот стою я, словно тот дуб,

А вокруг только тучи да ветер…

Эти года молодые, что «ушли за водою», эта ассонансная рифма «вытер» — «ветер» — здесь же чистейший имажинизм, причём есенинского толка!

И пугачёвский крик из ещё не написанной поэмы: «…Дорогие мои, хор-рошие» — столь же легко перекликается с махновской строчкой: «Где же вы, братья мои милые?»

В марте 1917-го отпущенный из Бутырской тюрьмы Махно неделю бродил по Москве. Но Есенин тогда был то в Петрограде, то в Константинове.

Но когда Махно в другой раз приезжал в Москву, в июне — июле 1918-го, Есенин там уже был, и они могли случайно пройти мимо друг друга, два глашатая своей великой правды.

Бунин зрил в Москве 1918-го царство хама, слышал «голоса утробные, первобытные», видел азиатские хари, — а Есенин и Махно были растворены во всём этом и чувствовали себя совершенно органично. Достаточно вспомнить единственную видеозапись Есенина той поры — на открытии памятника Кольцову: какое вдохновенное и счастливое у него лицо!

В июне 1918-го, напомним, Есенин как раз знакомится с Мариенгофом и они начинают обдумывать новую поэтическую школу, которая изменит всё, работая на независимых от государства началах, но одновременно служа правде и будущему этого государства: надо только суметь объяснить это большевистским вождям. А Махно тогда же совершенно случайно встречается со Свердловым, а на следующий день и с Лениным, обсуждая, в числе прочего, как примирить его собственный анархизм и анархические стремления крестьянских масс с большевистской государственностью.

Характерно, что на тот момент Махно испытывает перед Лениным безусловное благоговение — как, собственно, и Есенин.

Но дальнейшие события путают карты, рушат идеалистические резоны, подмывают веру.

В 1919 году железнодорожники Екатеринослава обратились к Махно с просьбой выдать им зарплату, на что он им якобы ответил: «Повстанцы на тачанках ездят, им ваши железные дороги не нужны. Пусть с вами расплачивается тот, кто катается на поездах».