Есенин: Обещая встречу впереди

Развитие лирической темы там есть, а сюжет непосвящённому человеку едва понятен.

Некий Пугачёв сначала общается со сторожем о тяжести казачьей и вообще народной жизни, а вскоре объявляет себя Петром III; затем из монолога Хлопуши мы узнаём, что Пугачёв уже окружил Оренбург, следом из монолога Зарубина — что идёт на Казань. А дальше Пугачёва предают соратники.

Как изображать этот бунт на сцене, совершенно непонятно.

Герой у Есенина один — сам Пугачёв. Хлопуша, Творогов, Зарубин едва намечены, у остальных — только фамилии. В сущности, пугачёвцы неразличимы, они — просто хоровод вокруг Емельяна.

Но кто такой Пугачёв? Для Есенина достаточно, что он — тоскующий и желающий правды человек, которого схватили вчерашние братья по оружию и выдали на казнь.

Что, русские люди не знают, кто такой Пугачёв? Отлично знают. Ну и всё тогда. Вот, держите.

В итоге сложно и поэму не оценить, и режиссёра не пожалеть.

Есенин очень хотел, чтобы «Пугачёва» поставил Всеволод Мейерхольд.

Но как это сделать?

В «Пугачёве» элементарно мало текста — всю драму можно прочесть за 15 минут. А дальше что?

Если бы кто рискнул что-то дописать от себя, добавить реплику-другую, Есенин бы очень рассердился.

Но нет текста, нет движения, нет событийной канвы.

«Пугачёва» поставят на Таганке с молодым Владимиром Высоцким в роли Хлопуши (да-да, он кричит: «Пр-р-роведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека!»). Интермедию сделает бывший имажинист Николай Эрдман, но Высоцкий по просьбе режиссёра Любимова допишет в есенинский текст несколько строф.

Вот была бы встреча! Если бы Есенин про это узнал, примчался бы в театр и метался бы за кулисами, крича: «Кто? Кто это сделал? Кто дописал мою поэму? Проведите, проведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека!»

Вся труппа в ужасе попряталась бы. А Высоцкий бы вышел, конечно. Сказал бы, как он умел говорить — негромко, с лёгким, едва различимым вызовом: «Я».

Тут самое интересное и случилось бы.

* * *

Есенин проедет по маршруту Москва — Самара — Оренбург — Челкар ^[24] — Кызылорда — Арысь — Ташкент.

В этот раз путь не будет таким скорым, как тогда, в Ростов-на-Дону.

Четыре дня простоят в Самаре.

Покинут Самару, но встанут в Бузулуке — есть такой городок в современной Оренбургской области.

Начальник связи железнодорожного вокзала Бузулука вспомнит: «К нам на телеграф, на второй этаж, пришёл мужчина и потребовал отбить телеграмму в Москву, в Наркомпуть, показывая свои бумаги, что они едут в командировку в Среднюю Азию, а их почти на каждой станции, в том числе и у нас в Бузулуке, держат по несколько суток… Ещё он сообщил, что он поэт, говорили о многом, но одно врезалось в мою память. Есенин спросил: „А где Чаган и можно ли туда доехать?“ Мы ему показали из окна второго этажа на идущий от Бузулука до Уральска большак».

Примерно так и выглядело есенинское посещение пугачёвских мест: видел из окна второго этажа дорогу куда-то туда.

Поэту достаточно.

В Ташкент прибыли 13 мая — без пяти дней месяц добирались.

На вокзале в Ташкенте — Россия ма-а-а-аленькая — Есенин встретил константиновского дружка детства Кузьму Цыбина, с которым когда-то утят ловили.

Тот, уже два года служивший в Красной армии, направлялся в штаб одной из среднеазиатских бригад.

Как ты? — А ты как?

Один — знаменитый поэт. Другой — охотится за басмачами. А прошло едва ли 15 лет с тех пор, как голыми в пруд прыгали…

Первым делом Есенин идёт к Ширяевцу.

Ширяевцу Есенин написал первому из известных поэтов, ещё в 1915 году.

В каком-то смысле это был первый «настоящий» поэт, с которым он начал общаться — ещё до Блока, до Городецкого, до Клюева; просто общение было эпистолярным.

Есенин даже на расстоянии доверял Ширяевцу больше других — больше Клычкова, Орешина, Ганина, с которыми в разные этапы приятельствовал, и даже больше Клюева, которого теперь настойчиво отрицал, в чём ощущалась как раз невозможность отвязаться от него.

Чувствуя нарастающее, но ещё не переросшее в открытый скандал отчуждение своих крестьянских собратьев, Есенин надеялся заручиться поддержкой Ширяевца.

Не меньше, чем имажинистом, Есенин считал себя русским мужиком, и перекличка со своими ему была важна — хотя бы с одним из них, раз другие не откликаются.

Ещё в июне 1920-го Есенин, выбрав Ширяевца в качестве своего рода третейского судьи и пытаясь в назревающем споре с крестьянскими собратьями переманить его на свою сторону, писал ему:

«С старыми товарищами не имею почти ничего, с Клюевым разошёлся, Клычков уехал, а Орешин глядит как-то всё исподлобья, словно съесть хочет.

Сейчас он в Саратове, пишет плохие коммунистические стихи и со всеми ругается. Я очень его любил, часто старался его приблизить к себе, но ему всё казалось, что я отрезаю ему голову, так у нас ничего и не вышло, а сейчас он, вероятно, думает обо мне ещё хуже.

А Клюев, дорогой мой, — Бестия. Хитрый, как лисица, всё это, знаешь, так: под себя, под себя. Слава богу, бодливой корове рогов не даётся. Поползновения-то он в себе таит большие, а силёнки-то мало. Очень похож на свои стихи, такой же корявый, неряшливый, простой по виду, а внутри чёрт.