Есенин: Обещая встречу впереди

Быть может, поначалу они надеялись на свои знакомства: Ивнев некоторое время был секретарём Луначарского, Шершеневич работал в отделе изобразительных искусств (ИЗО) Наркомпроса, Мариенгоф трудился литературным секретарём издательства ВЦИК, и даже Есенин, заполняя анкеты, в графе «работа» писал, хотя и без весомых на то оснований: «Известия ВЦИК».

На самом деле все эти минимальные, секретарские привязки особой роли не играли — при желании имажинистов могли запретить в один день.

* * *

Шершеневич в своих мемуарах «Великолепный очевидец» пишет, что если футуристы хотели служить новому строю «подсобно», то имажинисты — «жречески».

Это совсем другая ставка!

Футуристы были согласны раскрашивать плакаты и придумывать вывески, а имажинисты видели себя жрецами большевизма.

Недолго и без особых, как показалось имажинистам, успехов пообивавшись в Наркомпросе, они решили, что просить и побираться не будут, но займут авангардные позиции и уже оттуда спросят: «Ну что, власть, ещё не пожалела, что не приняла нас сразу?»

Полным составом группа имажинистов вошла в редакционную коллегию анархистского журнала «Жизнь и творчество русской молодёжи» — единственного на тот момент в России иллюстрированного еженедельника, к тому же имевшего отделения и агентства по всей стране.

В журнальной рубрике «Анархо-искусство» публиковалась в основном их весёлая компания.

Там же, в статье «Искусство и государство» в № 28–29 от 13 апреля 1919 года, Шершеневич декларировал:

«Мы — имажинисты — группа анархического искусства — с самого начала не заигрывали со слоновьей нежностью ни с термином, что мы пролетарское творчество, не становились на задние лапки перед государством.

Государство нас не признаёт, и слава богу!

Мы открыто кидаем свой лозунг: Долой государство! Да здравствует отделение государства от искусства! <…>

Под наши знамёна — анархического имажинизма — мы зовём всю молодёжь, сильную и бодрую. К нам, к нам, к нам».

Имажинисты поставили своей целью украсть у нового строя молодых творческих людей.

Они могли предложить то, что среди молодых ценится больше всего: жест, образ поведения, умение подать себя ярко.

Что касается фронды Шершеневича, Есенин понимал её происхождение, но в полной мере разделить не мог.

После «Небесного барабанщика» он напишет в январе 1919-го «маленькую поэму» «Пантократор» — ту самую, которую прочтёт на самом первом имажинистском вечере:

…Сойди, явись нам, красный конь!

Впрягись в земли оглобли.

Нам горьким стало молоко

Под этой ветхой кровлей.

…………………………………….

Мы радугу тебе — дугой,

Полярный круг — на сбрую.

О, вывези наш шар земной

На колею иную…

В том же феврале Есенин сочинит стихотворение «Вот такой, какой есть…» со словами: «Говорят, что я большевик. / Да, я рад зауздать землю…»

Если в чём Есенин тогда и разуверился, так это в контактах с большевистскими вождями. Раз они сами его не ищут, значит, и он их дружбы искать не станет.

Ленина видел только издалека; с Зиновьевым выступил на открытии памятника Кольцову (ноябрь 1918-го) — и ничего не случилось. С Бухариным столкнулся в редакции «Правды» (январь 1919-го), поспорили о чём-то, Бухарин хохотал — и опять результат нулевой. С Луначарским посидели в кабинете, он вроде бы пообещал прокатить на литературном поезде, — и никто никуда не уехал.

Грустно!

И ещё Фриче этот никак не уймётся. Даже в царские времена так не ругали. Смотрели снисходительно в монокль — это да; но чтобы хлестали с такой злобой…

Разочарование было больше человеческим, чем политическим.

Да, при первом знакомстве Есенин с усмешкой скажет своему будущему товарищу, партийцу в кожаной куртке Александру Сахарову: «Чекистов я не люблю». Но здесь скорее просматривалась некая раздражённая зависть — Есенину не нравилось, что чекисты даже в поэтических кафе вели себя как хозяева, в то время как Есенин хозяином ощущал себя — и не только в кафе, но и в поэзии. И во всей Советской России хотел бы ощущать.

Белое движение неизбежно оставалось для Есенина чуждым; сомнений в этом он не проявлял ни тогда, ни после — вообще ни разу.

Но примерно с весны 1919-го Есенин, не дистанцируясь от большевиков, перестанет публично поддерживать советскую власть и писать о ней.

Заметим, что некий свой разрыв с новой властью Есенин совершил не тогда, когда из-под ног большевиков уходила земля, но когда Красная армия уже начала наступление по всем фронтам и перелом в Гражданской войне стал очевидным.

Большевики начали строить жестоковыйную государственность, не предлагая ни ему, Есенину, ни его товарищам-имажинистам, ни его крестьянским собратьям Ширяевцу, Клычкову и Орешину, ни вообще русскому мужику достойного места внутри пирамиды. Это Есенина мучило.

Всё больший интерес у Есенина вызывала фигура Махно. Тот воспринимался им как символ вольнолюбия и упрямства, способный навязывать большевикам свою правду.

Если бы в то время советская власть призвала Есенина и признала первым поэтом, он мог бы на многое взглянуть иначе. Но этого не случилось, и Есенин решил, что пока свободен.

* * *