Есенин: Обещая встречу впереди

Катя была поэтессой — не самой лучшей, но чувственной, старательной; слово «милый» повторялось в её стихах настолько часто, что знакомые молодые поэты так и будут её звать — Милый.

В стихах называла себя «блудницей». Но, несмотря на то, что в жизни незамужней девушки «под тридцать» неизбежно есть какие-то тайны, в излишней легкомысленности она замечена не была.

Училась на Высших литературно-художественных курсах, работала в библиотеке НКВД, жила на Тверской, в гостинице «Люкс», отданной под общежитие наркомата, «…комната — большая, светлая, с письменным столом и телефоном на столе», — вспоминает Эйгес.

«Однажды, по дороге со службы, я увидела в окне книжного магазина книжечку стихов Есенина „Голубень“. Я купила её и сразу почувствовала весь аромат есенинских стихов. <…> В начале весны я как-то отнесла свою тетрадь со стихами в Президиум Союза. Там за столом сидел Шершеневич, а на диване в свободных позах расположились Есенин, Кусиков, Грузинов. Все они подошли ко мне, знакомились, спросили адрес».

Здесь очень важны детали.

Конечно же, готовилась она к этому визиту долго, пришла в лучшем платье и выглядела бесподобно.

Обратим внимание, что в кабинете президиума Союза поэтов находились одни имажинисты и чувствовали себя как дома, можно сказать — нахально: тихо постучавшись, входит дама, а они там в «свободных позах», то есть полулёжа.

Но с появлением элегантной, с тихим голосом, красавицы компания преображается: коротко переглянувшись — «ни черта-а-а-а себе!» — все становятся необычайно деловиты; кто-то тут же начинает листать её тетрадку, кто-то предлагает чаю, кто-то усаживает на диван, чтобы тут же усесться рядом… И, главное, спрашивают адрес, хотя никакой необходимости в этом нет: поэтессу ещё никуда не приняли, а стихи у неё могли оказаться сущей графоманией…

И тем не менее: адрес, адрес, срочно адрес, а то вдруг мы вас начнём искать, чтобы срочно принять в прекрасный наш союз, выдать вам усиленный паёк, опубликовать вашу книгу с иллюстрациями, а вы потеряетесь.

Адрес она назвала.

«Через несколько дней мне возвратили тетрадь, и я была принята в члены Союза поэтов», — пишет Эйгес. Есть ощущение, что тетрадь ей возвращал кто-то из этой компании — Сандро в черкеске и галифе или Ваня Грузинов.

Но пока не Есенин.

Его тоже долго ждать не пришлось: «А еще через несколько дней в двери моей комнаты постучались. Это был Есенин. Говорят, Есенин перед выступлением часто выпивал, чтобы быть храбрее. На этот раз он был трезв и скромен, держался даже застенчиво».

Есенин в свои 24 года женщин опасался; и два его брака, гражданский и церковный, и наличие детей, и платонический, но чувственный роман с Лидией Кашиной по-прежнему ничего особенного не значили.

Эйгес он рассказывал, как прибыл в Петроград в 1915 году. Вообще это станет одной из самых излюбленных его тем — что-то в этом было крестьянское, чуть лукавое, почти сказочное: явился из ниоткуда, обхитрил всех и теперь, глядите, стал первым; где они — все те, кто смотрел на него свысока?

Рассказы эти обрастали всё новыми подробностями — возможно, тогда и появились валенки, они же «гетры».

Эйгес запомнила, что, рассказывая, он сидел сбоку на ручке кресла, но не пишет, где сидела сама. В этом же кресле? Полуобернувшись к нему? Но тогда он поцеловал бы её, набравшись смелости, в первый же вечер. А этого не было.

Значит, сидела напротив. А на ручку кресла уселся, скорее, из стеснения. Если бы в кресло — появилась бы скованность, необходимо было бы вести разговор каким-то другим, «серьёзным» образом — в виде поступательной беседы; а с ручки кресла всегда можно взлететь, сделать круг по комнате, сократить расстояние между собой и Катей, которая, конечно же, теперь это особенно видно, необычайно хороша… хоть и грустна немножко.

…Да и зачем она стихи пишет? Не надо женщине этим заниматься.

…И лет ей, кажется, больше, чем ему, — у неё точно первым не будешь.

А Есенин хотел быть первым.

Наконец, Катя была чем-то и уловимым, и неуловимым похожа на Зину.

Эти то ли еврейские, то ли немецкие девушки, с благородными манерами, туманные и томительные, с умными, красивыми, внимательными глазами, одновременно и влекли его, и отпугивали.

* * *

Некоторое время они были соседями.

Дом, где обитали Есенин с Мариенгофом, и дом, где жила Екатерина, углами указывали друг на друга.

Эйгес: «Нельзя было выйти из дома, чтобы не встретиться с парой: один, более высокий, — Мариенгоф, другой, пониже, — Есенин. Увидев меня, Есенин часто подходил ко мне».

«Иногда он шёл, окружённый целой группой поэтов. Есенин любил общество, редко можно было увидеть его одного. Разговаривая с шедшими с ним поэтами, Есенин что-то горячо доказывал, размахивал руками. Он говорил об образе в поэзии — это была его излюбленная тема».

«Когда же он пишет стихи? Вероятно, ночами, думала я. Домашней жизни у него не было: где-то он и Мариенгоф пьют чай, где-то завтракают, где-то обедают…»