Есенин в быту

Не раз и не два повторял:

– Поймите, в моём доме не я хозяин, в мой дом я должен стучаться, и мне не открывают.

«Домом» для поэта была, конечно, собственная страна, Россия, отношение к положению которой он весьма откровенно высказал, находясь за границей, в письме Б. Кусикову.

Неприятие Есениным советской власти усугублялось тем немаловажным обстоятельством, что на местах и в центре власть эту представляли в основном лица еврейской национальности, приехавшие из-за границы и хлынувшие во все города и крупные сельские поселения из-за былой черты местечковой оседлости. «Одолели нас люди заезжие», – сетовал поэт.

И это признание не эмоциональная вспышка, вызванная раздражением и недовольством, а трезвая констатация факта, который вынужден был признать даже еврейский общественный деятель И. Бикерман. В книге «Россия и евреи», выпущенной в 1922 году, он писал: «Русский человек никогда не видал еврея у власти; он не видел его ни губернатором, ни городовым, ни даже почтовым чиновником. Были и тогда, конечно, и лучшие и худшие времена, но русские люди жили, работали и распоряжались плодами своих трудов, русский народ рос и богател, имя русское было велико и грозно. Теперь еврей – во всех углах и на всех ступенях власти. Русский человек видит его и во главе первопрестольной Москвы, и во главе Невской столицы, и во главе Красной армии.

Русский человек видит теперь еврея и судьёй, и палачом. Он встречает евреев, и не коммунистов, a таких же обездоленных, как он сам, но всё же распоряжающихся, делающих дело советской власти: она ведь всюду, и уйти от неё некуда. А власть эта такова, что, поднимись она из последних глубин ада, она не могла бы быть ни более злобной, ни более бесстыдной. Неудивительно, что русский человек, сравнивая прошлое с настоящим, утверждается в мысли, что нынешняя власть – еврейская и что потому именно она такая осатанелая. Что она для евреев и существует, что она делает еврейское дело, в этом укрепляет его сама власть».

Ситуация в стране была настолько накалена, что еврейско-коммунистические правители поспешили издать декрет «О борьбе с антисемитизмом». По этому декрету в военное время расстреливали за одно слово «жид». А для Есенина, любившего крепкую русскую речь, оно было самым бранным и самым ходовым.

Игра в чистую дружбу. Сожительство с Г. Бениславской было для Есенина «браком» по расчёту. Галю он не любил и открыто пренебрегал ею. С первых дней жизни в Брюсовском переулке обманывал «жену», не приходил ночевать домой, отделываясь вот такими записочками:

«Галя, милая! Простите за всё неуклюжество. С. Есенин».

«Галя, милая! Заходил. К сожалению, не мог ждать. За вчерашнее обещание извиняюсь: дулся в карты, домой пришёл утром. В общем, скучно… Приду завтра».

К октябрю (то есть второму месяцу жизни в Брюсовском) относится следующий эпизод, происшедший в кафе «Стойло Пегаса». К столику, за которым сидела Н. Вольпин, подошёл приятель Есенина Иван Грузинов и обратился к ней:

– Надя, очень прошу вас, очень: уведите его к себе. Вот сейчас.

(За Грузиновым маячила фигура пьяного поэта.)

– Ко мне? – удивилась Вольпин. – Насовсем? Или на эту, что ли, ночь? Как вы можете о таком просить?

– Поймите, – говорил Грузинов. – Тяжело ему с Галей! Она же…

– Знаю, любит насмерть женской любовью, а играет в чистую дружбу. Почему же ко мне? Со мною ему легче, что ли?

– Эх, – Вздохнул Грузинов, – сами себе не хотите счастья! Уведите его к себе и держите крепче. Не себя, так его пожалейте!

Н. Вольпин с сыном

Не пожалела. А ради чего, собственно? Она носит под сердцем его ребёнка, а он живёт с Бениславской, и она должна его принимать! Снисходить до самоуничижения Надя не хотела и не могла.

А вот Бениславская смогла. Писательница София Виноград-ская говорила о ней:

– С невиданной самоотверженностью посвятила она себя ему. В ней он нашёл редкое сочетание жены, любящего друга, родного человека, сестры, матери. Без устали, без упрёка, без ропота, забыв о себе, словно восполняя долг, несла она тяжкую ношу забот о Есенине, о всей его жизни – от печатания его стихов, раздобывания денег, забот о здоровье, больницах, охраны его от назойливых кабацких «друзей» до розысков его ночами в милиции.

По кабакам и другим злачным местам – добавим мы. Большие трудности для женщины возникали с доставкой мертвецки пьяного поэта домой, в Брюсовский. Вот её рассказ об одном из таких «путешествий» по ночной Москве.

«По дороге домой С. А. на извозчике заснул. В подъезд мы втащили вдвоём с извозчиком, но дальше он тащить не согласился. Я решила доставить его волоком до лифта. Дотащила, но С. А. проснулся, вскочил и упал, ударившись со всего размаху затылком о ступени. Во мне всё застыло от ужаса.

Я всегда панически боялась именно за его голову. И самое страшное видение в те ночи было: С. А. приносят домой с пробитой, окровавленной головой. Но голова, к счастью, оказалась целой. Наконец, открыв заранее лифт, дотащила его опять, и опять он проснулся и вскочил, чтобы бежать обратно. Но я ему показала на лифт:

– Идите, идите, это уборная.