Есенин в быту

– Их любовь была чистой, поэтической, с букетами белых роз, с романтикой… придуманной ради новой лирической темы. В этом парадокс Есенина: выдуманная любовь, выдуманная биография, выдуманная жизнь. Могут спросить: почему? Ответ один: чтобы его стихи не были выдуманными. Всё, всё делалось ради стихов.

Многое, но не всё. Жизнь не придумаешь. Да и была она у Есенина настолько насыщенной, что придумывать её не было необходимости.

Было хорошо, было счастье

Галя моя жена. В эту же золотую осень 1923 года, когда Есенин ушёл от А. Дункан, «крыл» Наденьку Вольпин, заваливал стихами Августу Миклашевскую, обхаживал Риту Лившиц, он сошёлся с Г. А. Бениславской, которая помогла окончательно разорвать всякие отношения с Айседорой Дункан.

«Осенней ночью, – вспоминала Галина, – шли мы по Тверской к Александровскому вокзалу. Так как Сергей Александрович тянул в ночную чайную, разговор зашёл о его болезни. Это был период, когда Сергей Александрович был на краю, когда он иногда сам говорил, что теперь уже ничто не поможет, и когда он тут же просил помочь выкарабкаться из этого состояния и помочь кончить с Дункан. Говорил, что если я и Аня[62]

его бросим, то тогда некому помочь и тогда будет конец».

Галя помогла и стала другом великому поэту, умело подавляя свои высокие чувства к нему. Есенин, получивший свободу, с благодарностью представлял Бениславскую друзьям:

– Вот, познакомьтесь, это большой человек.

Или:

– Она – настоящая.

– Сергей Александрович, – говорила Галина, – почувствовал в моём отношении к нему что-то такое, чего не было в отношении друзей, что для меня есть ценности выше моего собственного благополучия. Поразило его, что моё личное отношение к нему не мешало быть другом; первое я почти всегда умела спрятать, подчинить второму. И поверил мне совсем.

В конце сентября Есенин сошёлся с Галиной Артуровной и поселился у неё: Брюсовский (теперь Брюсов) переулок, дом № 2/14, корпус А (ныне 2/14, строение 4). В коммунальной квартире Бениславская занимала одну из комнат, взяв на себя все заботы о поэте: «нянька, секретарь, сожительница», как пишет Б. Грибанов в книге «Женщины, любившие Есенина».

Г. А. Бениславская

Галина влюбилась без оглядки и рассуждений. А поскольку она была частой посетительницей литературного кафе, то в конце концов познакомилась с поэтом. На какое-то время они даже сблизились, но всё испортило появление в Москве божественной Айседоры Дункан. И Бениславская поняла, что Есенин создан для неё: «Она, а не я предназначена ему, я для него – нечто случайное. Она роковая, неизбежная. Встретив её, он должен был всё, всё забыть, её обойти он не мог. И что бы мне ни говорили про старость, дряблость и прочее, я же знаю, что именно она, а не другая, должна была взять, именно взять его (его можно взять, но отдаться ему нельзя – он брать по-настоящему не умеет, он может лишь отдавать себя)».

Но к таким мыслям Галина Артуровна пришла не сразу, сначала были страдания. 31 января 1922 года она писала в своём дневнике:

«Книга юности закрытаВся, увы, уж прочтена.И окончилась навекиЯсной радости весна.

Да, уж закрылась, и закрылась ещё в том году, а я, непонятливая, сейчас это увидела! Знаю, все силы надо направить на то, чтобы не хотелось её читать опять и опять, снова и снова, но знаю: „Только раз ведь живём мы, только раз. Только раз светит юность, как месяц в родной губернии“. И не вернуть никакой ценой того, что было. А была светлая, радостная юность. Ведь всё ещё не кончено, ещё буду жить и, знаю, буду любить ещё и ещё, не один раз загорится кровь, но так, так я никого не буду любить, всем существом, ничего не оставив для себя, а всё отдавая. И никогда не пожалею, что так было, хотя чаще было больно, чем хорошо, но „радость – страдание – одно“, и всё же было хорошо, было счастье; за него я благодарна, хоть невольно и хочется повторить.

Да, март – август 1921 года – такое хорошее время. Если бы не Яна – не верила бы – сном бы всё показалось».

Весной они всё же встретились. И 8 апреля Бениславская с восторгом писала: «Так любить, так беззаветно и безудержно любить. Да разве это бывает? А ведь люблю, и не могу иначе; это сильнее меня, моей жизни. Если бы для него надо было умереть – не колеблясь, а если бы при этом знать, что он хотя бы ласково улыбнётся, узнав про меня, смерть стала бы радостью.

Вот сегодня – Боже мой, всего несколько минут, несколько задушевных, нет, даже не задушевных, а искренних фраз, несколько минут терпеливого внимания – и я уже ничего, никого, кроме него, не вижу. Я могу сама – первая – уйти, отойти, но я уже не уйду внутренне.

Вот часто как будто уляжется, стихнет, но, стоит поманить меня, и я по первому зову – тут. Смешно, обречённость какая-то. И подумать – я не своя, я во власти другой, не моей воли, даже не замечающей меня.