Еще не вечер

Гуров закончил разговор с Отари, положил трубку и остался сидеть в кресле, поглаживая мягкие ворсистые подлокотники. Возвращаться в ресторан и работать категорически не хотелось. Годами он вырабатывал умение заставлять себя делать то, что надо, а не то, что хочется. Сейчас все в нем бунтовало против такого насилия. Ведь он и согласился ехать в отпуск один, лишь соблазнившись мыслью о безалаберном ничегонеделанье, предстоящей вседозволенности, необязательности своих поступков. Когда хочешь, вставай, ешь, общайся с людьми или гуляй один, читай, сиди в кинотеатре или запершись в своем номере, главное, не думай, не напрягай свою волю, живи как заблагорассудится. Если больше трехсот дней в году он живет, как новобранец, проходящий курс молодого бойца, чье время расписано от подъема до отбоя, поступки подчинены чужой воле, а над головой, словно дамоклов меч, висит слово «долг», то три недели он может позволить себе бездельничать.

Гуров взял со стола одну из своих любимых книг – сборник братьев Стругацких, которую так и не открыл. Первые дни спал, потом эти странные знакомства, светская болтовня, неожиданное происшествие, и началось… Парился человек в сауне, плавал в бассейне, нежился и млел, вяло философствуя о красоте жизни, которую не следует усложнять. Оказалось, что судьба не дремала, сорвала белые простыни, одела в партикулярное платье, удушила галстуком, сунула в служебный кабинет и надавала по щекам. «Рожденный ползать – летать не может!»

«Несправедливо», – думал Гуров, преисполненный жалости к себе. А мысли уже появлялись и пропадали, кружились, и, чтобы не сойти с ума, Гуров начал наводить в них порядок, выстраивать проблемы по мере важности.

«Артеменко изначально знал о моей профессии. В университете я выступал, но как мог туда попасть Артеменко? Трудно представить, но, допустим, всякое случается, так почему он в первый день не сказал, а признался сегодня? Не размениваться на мелочи, сосредоточиться на главном», – приказал себе Гуров, оттолкнул велюровое кресло и направился в ресторан.

Приказы отдавать легко, да сознание наше не всегда подчиняется. И выскочил совершенно никчемный чертик-вопрос: что находится в сумочке у Тани? «Если она ушла, значит, я прошляпил и вообще напрасно отодвигаю девушку на второй план».

Таня не ушла, за столом появились Зинич и Кружнев, команда оказалась в полном составе.

– Здравия желаю! – Толик встал, щелкнул каблуками.

– Можете сидеть, – серьезно ответил Гуров, увидел, что сумка Тани висит на спинке стула, и, занимая свое место, отстранил сумку, якобы она ему помешала.

Таня подняла на него спокойный взгляд, укоризненно покачала головой, как бы говоря: кончайте ваши штучки, ничего в моей сумке интересного нет.

– Ошибся и ошибся, живой человек, – ответил Гуров вслух; кроме Тани, никто ничего не понял.

– На твоей работе ошибаться нельзя, – сказала Майя.

– Оставь меня в покое, я в отпуске, – миролюбиво ответил Гуров.

– Вы-то в отпуске, – Кружнев смотрел воинственно, – а милиция творит безобразия. Газеты пишут, прокуратура арестовывает, а вы все продолжаете. Зачем ни в чем не повинную девушку допрашивали? Вчера ночью к ней домой приезжали.

Гуров услышал какой-то тревожный звонок, напрягся, но не сориентировался, что так задело и насторожило, – мешало общее внимание. Артеменко, Майя и Кружнев наблюдали за ним открыто, Таня и Зинич смотрели исподволь, все чего-то ждали.

– Будете приставать, я уйду, – раздраженно ответил Гуров. – Я потому и не признавался, где работаю, чтобы не отвечать за все грехи человеческие. А ты, Леонид Тимофеевич, не изображай рыцаря печального образа. Спросили, где находился, ответь, не морочь людям голову. – Он посмотрел в злое лицо Кружнева, на его плотно сжатые тонкие губы и подумал: «А чего ты действительно не сказал, упирался, будто сопливый юнец, которого уличили в непристойном занятии?»

– Я знаю, когда и что говорить, прошу не поучать.

– Знаешь, и молодец, сменим пластинку. – Гуров перевел взгляд на Толика, подмигнул: – Девушки меня тут за невнимание осуждали, даже на Владимира Никитовича, галантного кавалера, напраслину возвели. А ты, молодой герой, ну-ка ответь общественности, кого нынче в начале двенадцатого поджидал на главной аллее? Таня, Майя, вот вам вопиющий пример верности: дождь, ветер, а Толик часами ждет прекрасную незнакомку…

– Чего зря говоришь, какими часами? – возмутился Толик. – Ждал приятеля несколько минут.

– А вы хоть и в отпуске, а за людьми подглядываете. – Кружнев криво улыбнулся.

Он нарывается на скандал, с какой целью? Куда подевался жалкий человечек, соглашающийся всегда и во всем? Гуров жестом остановил пытавшегося вмешаться Артеменко. Неприятно, конечно, однако придется нахамить, иначе не разберешь: возмущен Кружнев или комедию ломает.

– Простите, Леонид Тимофеевич, я знакомства с вами не искал, к столу не приглашал. Я вам неприятен? Свободные места есть, сядьте в уголке и пейте красненькое.

Таня взяла Гурова под руку, прижалась плечом, как бы прося успокоиться.