Ещё один плод познания. Часть 2 (СИ)

Он всё понял, и некуда ему было спрятаться. Спустя много лет ему, что удивительно, не припоминалось, плакал ли он тогда сам. Мама - да, точно, её молодое лицо в слезах сквозь десятилетия видится ему и теперь; своих же слёз он не помнил. Что было точно, - это одеяло, то самое, в которое они во время стрельбы вчетвером вжимались; Мишель, когда его принесли в комнату... принёс папа, на чьих руках он безвольно обвис, - да, когда папа осторожно поставил его, он подошёл к тому одеялу, поволок его к своей кровати и укрылся им полностью. Ему было зябко, его знобило, и он почему-то радовался этому ознобу...

И сейчас взрослому Мишелю Рамбо не очень припоминалось, как же он тогда приходил в себя, оттаивал, отмораживался... Когда в садике воспитательница говорила с детьми, сидевшими полукругом, о том, как жаль, что Ноэми, чудная маленькая Ноэми, которую они все так любили, больше уже не будет с ними, - он, Мишель, сидел опустив голову, почти не двигаясь... Дети рядом что-то спрашивали, а он молчал и не хотел вслушиваться. Воспитательница говорила - Ноэми со своими папой и мамой на небе, а мы будем их вспоминать; она предложила тем, кто захочет, нарисовать, склеить или слепить что-то для "уголка Ноэми", где будут цветы и где каждое утро будет включаться электрическая свеча... Но он не взял протянутые ему карандаши с белым листом, не пошёл к столику для поделок... Потом, помнилось ему, он сидел и смотрел, как другие мальчики бросают дротик... смотрел с ожесточённой отрешённостью. Его совершенно не интересовало, кто окажется самым метким, он думал о своём, его захватывало само это движение, он наблюдал наносимые удары, и ему хотелось, чтобы на дротиках были не мягкие нашлёпки, а острия, способные пронзать не этот расчерченный кругляш, а тех, кто... Пронзать их, убивать их - ещё, и ещё, и ещё!.. Тех, кто убил маленькую Ноэми, которая так любила раскрашивать, которая так сияла и хлопала в ладошки, мечтая построить сказочный город, - а теперь, а теперь уже никогда не построит его... которой он, Мишель, никогда уже не подарит фигурку вырезанной из конфетного фантика и наклеенной на картонку Красной Шапочки... Тех, кто убил Ноэми, и её маму, угощавшую его и Сюзан шоколадками "Сплендид", и её папу, включавшего им весёлые детские песенки на старом проигрывателе... И не только их... он слышал, что были ещё убитые, в том числе ещё несколько детей - из садиков поблизости и из школы... Правда, он не знал никого из них; но ведь кто-то и с ними дружил, ведь и они тоже играли, хлопали в ладоши, мечтали, быть может, что-то построить...

На следующий день пришла в садик симпатичная тётя - Мишель видел её иногда и раньше, она приходила примерно раз в две недели, разговаривала о чём-то с воспитательницей, а кроме того сидела и играла иногда за кухонным столиком с некоторыми детьми. Но с ним до того - ещё ни разу; теперь же воспитательница подвела к ней именно его... У этой тёти тоже были карандаши, а ещё картинки. Она заговорила с мальчиком о том, что ему, наверное, очень грустно, и о том, что эта грусть - как живая, и надо приручить её, найти ей место в душе, чтобы она успокоилась и сидела тихо, не скребясь и не царапаясь... Он смутно помнил через много лет, что ему не хотелось ни рассказывать о том, что изображено на картинках, ни рисовать свою грусть, ни лепить её из мягкого тестообразного пластилина... Ничего этого он делать не стал. Но вдруг тихо, уставившись в окно, спросил женщину - боится ли она сама умереть? И думает ли она тоже, что умершие люди улетают на небо? И она покачала головой, помедлила, что-то обдумывая, и, вздохнув, сказала: да, и она очень боится... и очень надеется насчёт неба. И добавила: "Боль и страх - это тяжело. Это вроде тяжёлого чемодана... и всё-таки его можно нести... И, понимаешь, это - у всех. Ты не один..." Вот это очень поддержало его. Действительно, и папа тогда сказал - мы тоже боимся, мы тоже волнуемся... И Мишелю понравилось, что она ответила ему серьёзно - так же, как, должно быть, ответила бы взрослому.

А потом она вместе с ним подошла к воспитательнице и сказала ей - при нём, открыто: "Умение сильно переживать - не слабость. Он будет сильным человеком..."

Рамбо опять отстранил на несколько минут эти детские видения, внимательно всматриваясь в большие щиты указателей. Нет, решил он, незачем ехать до Парижа; лучше поверну-ка назад... Он сумел стремительно - и при этом аккуратно, никого не "подрезав", - вписаться в левую полосу... Дождался зелёного, сделал разрешённый на этом перекрёстке подковообразный разворот - и помчал назад, в свой город...