Ещё один плод познания. Часть 2 (СИ)

Они ещё некоторое время оставались, все четверо, в детской комнатке. Родители постепенно пришли в себя, и маме удалось убаюкать маленькую Сюзан: девочка заснула на целых шесть часов, исцеляя себя этим сном от внезапно грянувшего ужаса. Исцеляя - ибо потом, хотя она и задавала поначалу вопросы о произошедшем, пережитое со временем улеглось в её душе, заметных рубцов не оставив. Её успокаивало то, что всё хорошо: трёхлетняя малышка сумела, быть может, поверить, что сами папа с мамой - те, от кого она ожидала защиты, - что они-то и победили тёмное, страшное, явившееся откуда-то из диких краёв; и как же не победили, если и она, и брат, и они сами живы и здоровы... Да, потом она быстро успокоилась, на те же ближайшие часы её окутал глубокий сон. А Мишель не спал. Он видел всё ещё лихорадочно напряжённые, со следами схлынувшего, но оставившего отчётливую печать страха, лица родителей... и он слышал обрывок того, что мама сказала папе приглушённо: "... несколько раз... ведь ОНИ... они же в том доме..." "И что, ни разу никто не ответил?" - растерянно спросил папа... Кто - ОНИ? Мальчик почувствовал, услышав это, что его пронизал испуг, детский беспомощный испуг... именно пронизал, как булавка пронизывает пойманного мотылька... Он спросил отца - о ком это, - и папа сказал, что о Ноэми и её родителях; они не подходят к телефону... И добавил, не скрывая тревоги, - скоро узнаем... И как же был Мишель потом благодарен папе, что тот, увидев смятение в глазах сына, не бросил бездумное "всё будет в порядке", а добавил серьёзно: "Я понимаю, что ты беспокоишься о них. Мы тоже волнуемся, мы тоже боимся, сынок..."

Сейчас Мишель на минутку очнулся от этих воспоминаний; отвёл одну руку от руля - благо шоссе почти пустое, - выхватил из кармана брюк сигареты и зажигалку, полыхнул, затянулся... Да, он не раз говорил об этом отцу: тот повёл себя очень мудро и чутко тогда, не пообещав ему того, чего они с мамой, при всём желании, не могли дать... Нет, не пообещав этого... но дав ему понять: ты не наедине со своим волнением, мы, взрослые, сильные и знающие, тоже очень переживаем!..

Ни Мишель, ни родители часа два ещё не знали, что с семьёй Ноэми. Но ему не хотелось ни во что играть, и не влекло его к пёстрым книжкам с картинками: он сидел, упрятав лицо в колени, и ждал... ждал, сам не вполне осознавая - чего... Он ждал - и сердцем предчувствовал страшное, и старался не думать в эти минуты о тех башенках из светившихся сквозь темноту флакончиков, и о солдатиках, и о картонных фигурках... ему было страшно прикасаться к этому, он готовился к чему-то, на него накатывало что-то дикое, чёрное, лишённое очертаний...

Потом появились люди, которые - он видел, - имеют в этой ситуации право указывать и распоряжаться. Сначала трое в военной форме, потом - две довольно молодые женщины, одна из которых держала в руке исписанные листки; они спросили про детей, одна из них дала Мишелю леденец и погладила его по голове... Потом его попросили посидеть в детской; он, хотя и достаточно бойкий мальчишка, понимал, что не послушаться нельзя, - и ушёл... Но никто не мог помешать ему прильнуть к замочной скважине и вслушиваться в то, что говорилось в гостиной. И он уловил папины слова: "... да, дружили... вот накануне вечером..." - и отец закончил фразу несколькими словами, которых Мишелю разобрать не удалось. Потом переговаривались заметно тише - вероятно, опасаясь, что мальчик подслушает, - но он выхватил из не особенно разборчивой речи одной из двух посетительниц то самое, немыслимое и всё-таки прозвучавшее - "...да, все трое... девочка тоже..." И вслед - мамино рыдающее "Господи... как же это!.. ведь вчера, вчера!.." - и тогда он, уже не думая о запретах, вскочил, толкнул ногой, будто футбольный мяч, некрашеную, хлипкую дверь - и выбежал... выбежал, полуоткрыв губы, так же, как беззащитная в своём страхе мама, влетев в его комнату, когда началось... И увидел заплаканную маму, и папу с перекосившимся, как будто от режущей боли, лицом... Он полуоткрыл губы - и сжался, словно вот-вот метнут в него что-то острое и тяжёлое; и он не мог ни о чём спросить, и боялся кричать, потому что - так чувствовалось ему, - криком он поставил бы некую печать с надписью "свершилось" на том, чего ужасался... Через много лет, когда он рассказал об этом жене, она - психолог, к тому же имеющая опыт работы с детьми, - сказала ему: ты хотел оставить себе толику ощущения, что от тебя ещё может что-то зависеть...

Он не спрашивал, потому что всё понял. А родители не сказали ничего, и папино лицо продолжала искривлять боль, и заплаканная мама привлекла его к себе... Он ткнулся лицом в её колени. И слышал - те женщины что-то тихо говорили; но он не понимал, что именно, он не желал допускать в своё сознание ничего... ему хотелось тогда раствориться то ли в маме, то ли, может быть, даже не в ней, а в этом самом "космосе", про который ему рассказывали родители: если этот "космос" такой огромный, то неужели в нём нельзя найти местечко, чтобы спрятаться от невозможной жути?..