Эшелон на Самарканд

Вжимается Сеня в лавку — в самый угол, где стена. Еще есть время — уползти, укрыться, — но сил в последние дни не осталось вовсе, даже переворачиваться с боку на бок перестал. И он просто съеживается под одеялом из мешковины, желая лишь одного: исчезнуть вовсе, тотчас. Потому что сегодня ему — не уйти.

А морда надвигается ближе, таращится равнодушными своими незрячими глазюками, уже и выставила откуда-то из подбрюшья и развернула кровососущий хобот — но дотянуться до Сени не может: брюхо огромное, застряло в оконном проеме. Ни кричать, ни урчать, ни вообще издавать звуки Вошь не умеет — и потому корчится беззвучно и тупо, извивается… Но не втиснуться ей в узкое оконце никак, придется искать другой лаз. И, гневно ударив серпами по расписным стенам, оставив на них рубленые следы, Вошь втягивает хобот обратно под башку, а башку обратно в окно…

А может, все же удастся уйти? Надо только сползти с лавки и перетащить непослушное свое тело в соседний вагон. Вдруг там кто-то есть? Вдруг там помогут?

Сеня отлепляется от стены и медленно, вершок за вершком, скручивается в узелок: кучкой падать легче, чем россыпью. Гнет спину крючком, руками подтягивает к груди негнущиеся колени. Голова тяжелая, и шея тотчас устает тащить ее по лавке, но надо, надо!..

Он шкрябает ухом по шершавым нарам, волочет неподъемную голову, а затем переваливает через лавочный край — в глаза прыгают щербатые доски пола — и ухает вниз.

Ползи! Он лежит лицом в пол, на собранных в комок локтях, кистях, коленях. Ползи же! Лоб цел, кажется, а нос разбило — в ноздрях что-то хлюпает и пузырится. Кровь? Ползи же, рюха!

И Сеня ползет — упираясь в грязные половицы скулами, плечами, ребрами, всеми своими торчащими костями, всаживая в эти кости занозы и оставляя за собой мазаный кровяной след.

Кровь — это очень плохо. Вошь пойдет на запах.

И она идет. Уже успела разнюхать, где дверь, и долбится в нее, сотрясая лазарет. А когда сорванная с петель дверь падает — вклинивается в зияющий проем, как могучий кулак, и шуршит по коридору. С хрустом выламываются и осыпаются на пол доски алтаря. Летит прочь сорванная занавеска, за которой прятался фельдшерский топчан. Клацая костяными серпами, Вошь ползет за Сеней.

А он уже — у другой двери. Уже уткнулся в нее темечком, уже царапает дверную щель, пытаясь раскрыть. Но — заперто. Надо потянуть ручку, чтобы отворить. Ручка — вверху, где-то под потолком.

Сеня толкает от себя пол — толкает сильно, аж в затылке жжет — и цепляется за что-то — за нары? за дверной косяк? — тянется, тянется, рвет спину и шею — вверх. Вагон шатается, как на ходу. Или это Сеня шатается? Да, шатается — но стоит. Стоит! Впервые стоит на ногах, за много месяцев.

Он падает на медную ручку всем своим весом и дергает ее от себя — дверь отворяется. Сеня выпадает из лазарета на вагонную площадку, но удерживается на дрожащих ногах и успевает захлопнуть дверь за собой. Тр-р-р-рах! — вмазывается в стекло с той стороны коричневое рыло. Тр-р-р-рах! — бьется истово, не зная, как отворить.

Стоять нельзя, иди! Я неходячий. Иди же! Тр-р-р-рах! И Сеня идет — на деревянных ногах, едва отрывая ступни от пола и широко раскачиваясь телом, — но идет. Идет! Можно держаться за стены и помогать себе. Можно руками подтягивать обленившиеся ноги — и снова помогать. Можно, можно! Можно ходить.

Он ковыляет по открытому мостку над сцепками. Пробирается в следующий вагон и тащится меж спящих девчонок до самого конца (и здесь тоже взрослых — ни единого человека!). Все двери за собой запирает плотно: Вошь не умеет пользоваться ручками и будет подолгу долбиться в каждую дверь, теряя время. А Сеня успеет спрятаться. Вот и кровь из носу перестала капать. Вот и коленями уже перебирать легче…

Оторвавшись от твари на целый вагон, Сеня разрешает себе передышку — останавливается в тамбуре и прислоняется к стене на пару мгновений, отдыхивается. Смотрит на свои ноги, едва видные в синем сумраке вечера: полгода бездельничали, а нынче расходились. Неужели и правда получится уйти? Неужели и правда сумеет спрятаться?

Воздух тих и холоден, свежими глотками проникает в рот, и посторонних звуков не слыхать — будто и не волочётся по эшелону великанская Вошь, загоняя добычу и пропарывая состав насквозь.

Оборвав дыхание, Сеня выглядывает в остекленную дверь — едва-едва, одним глазком. Вошь уже в девчачьем вагоне. Дрожа усами от возбуждения, теснится меж лавок со спящими девочками — приближает рыло то к одному изголовью, то к другому. Принюхивается — выбирает, с кого начать.

Неужели забыла про Сеню? Неужели спасен?

Странно все же, до чего странно: ни разу не замечала она других детей, хотя было их на ее пути сотни. Сколько раз в больницах и детских домах равнодушно проползала мимо, устремляясь к единственной своей цели — Сене. И вдруг — заметила.

Спасен, спасен! Так беги же! Пока она забыла про тебя — на миг или уже навсегда — беги! Пока шагают ноги, пока слушается тело — беги!