Если бы они могли говорить

На следующий день вернулся Васил и привез с собой Василену. Панко и тех двух крестьян и след простыл. Лишь капли крови по лестнице и внизу, на дорожке, пунктиром обозначили их путь отступления. Галунка уже пришла в себя, хотя лицо ее было еще бледным.

— А я, дурак, считал его преданным мне, кормил, ставил его над всеми, а у него вот что на уме было, — никак не мог успокоиться Васил, нервно расхаживая по комнате.

— Змею пригрел за пазухой, змею подколодную!

Герой дня тоже был здесь. Поняв, что Васил говорит о Панко, он нахмурился и, вспомнив о вчерашней обиде, сказал:

— Да, ему так пирог, а мы голодными сиди… Все брынза да брынза…

Василена обернулась и посмотрела на Аго глубокими черными глазами. В замужестве она еще больше расцвела, даже вдовство не испортило ее красоты. Василена стала стройнее и статней. Она поняла обиду Аго и весело сказала:

— Не печалься, Аго! Вот посмотришь, какой пирог я тебе испеку. Но как же ты мог справиться один с тремя разбойниками, а?

— Как? — переспросил Аго. — Как заиграло полено у меня в руке, как они побежали… только пятки засверкали… Ишь, пироги он будет есть… Я ему покажу пироги…

Хмурое лицо Аго вдруг озарила широкая улыбка, и он громко, весело захохотал.

МЛАДШАЯ СЕСТРА

Васил привез с базара двух молодых кобылок. Их отвязали от телеги и пустили в ригу, которая в то время пустовала, да к тому же была окружена высоким дувалом. Обе кобылы еще не были объезжены; их совсем недавно поймали в диком табуне, привыкшем к свободной, вольной жизни. Дядюшка Митуш и другие батраки любовались ими, глядя в щелку двери, не забывая, однако, тонко подмечать то одну, то другую сторону их нрава. Одна кобыла была каурая, звали ее Айа (она родилась в мае), а другая — черная, как смоль, имени у нее не было. На шею каждой была накинута новая веревка, конец которой волочился по земле. Ничего другого — ни уздечки, ни хомута на них никогда не надевали, копыта еще не были подкованы. Густые хвосты почти касались земли.

Айа была живая, резвая кобыла. Когда дядюшка Митуш вошел в ригу, она испугалась, отпрянула в сторону, потом помчалась, но натолкнулась на каменную стену и стала биться об нее грудью. Митуш подошел поближе — она проскользнула между ним и стеной и отбежала на другой конец. А потом (так всегда поступают кони, когда они напуганы) повернулась мордой навстречу опасности, навострила уши, даже сделала несколько шагов, но снова остановилась и сильно зафыркала, захрапела. Длинная грива спадала на черные горящие глаза.

Пока Айа металась туда-сюда, черная кобылка вела себя более спокойно и сдержанно. Но старалась быть поближе к Айе, будто для того, чтобы успокоить ее, остановить. Васил сказал, что кобылки — сестры, и что Айа — младшая.

На другой день их запрягли в телегу, чтобы научить ходить в упряжке. Это было совсем нетрудно сделать в таком ровном поле, какое простиралось вокруг поместья. Но Айа сразу воспротивилась: она взбрыкивала, трясла головой. Иногда становилась на дыбы или же пыталась лечь на землю. Удары плетью и вскрики слуг приводили ее в бешенство. Кроме поводьев, которые держал в руке дядюшка Митуш, на шею Айе была накинута веревка, которую держал один из слуг. С помощью этой веревки Айю останавливали, когда она пробовала свернуть в сторону. Такая же веревка была накинута и на шею черной кобылки, но она вообще не понадобилась. В то время, как Айа всячески сопротивлялась, черная кобылка безропотно покорялась требованиям конюха (для того, чтобы было легче Айе), бежала вслед за сестрой. Казалось, она вообще не думает о своих страданиях, страстно желая облегчить участь младшей сестры.

Наконец Айа поняла, что она не сможет победить человека и что ей остается только покориться. Она перестала брыкаться и, устремив затуманенный взор в поле, широкое, ровное поле, где ей не раз удавалось убежать даже от волков, Айа ударилась в бег. Черная кобылка бросилась следом. А этого только и ждали дядюшка Митуш и слуги. Те, кто сбоку придерживал веревки, едва успели запрыгнуть в телегу. Телега с шумом и треском неслась по полю, то и дело меняя направление. Наконец лошади устали, запыхались; с крупов падали на землю хлопья пены. Теперь они безропотно шли туда, куда их направляла рука погонщика. Тогда дядюшка Митуш повернул телегу к поместью. Когда телега остановилась, он спрыгнул и подошел к Айе. Бока ее лоснились от пота, вся она мелко подрагивала. Черная же кобылка, тоже бесконечно уставшая, вела себя тихо и спокойно, будто боялась, как бы не накликать беды на голову Айи. Дядюшка Митуш потрепал Айю по холке, погладил ее, подергал за уши, затем легонько дунул ей прямо в ноздри. То же самое он проделал и с черной кобылкой. Затем лошадей выпрягли, отвели на конюшню и привязали к яслям.